– Ты писатель, – говорит ему Бернович, – вот и опиши, чего я кушаю на сегодняшний день. Причем без комментариев, а только факты. Утром – холодец телячий, лаке, яички, кофе с молоком. На обед – рассольник, голубцы, зефир. На ужин – типа кулебяки, винегрет, сметана, штрудель яблочный… В СССР прочтут и обалдеют. Может, Ленинскую премию дадут за гласность…
Третий год писатель снимает дачу в русской колонии около Монтиселло. Третий год Вениамин Бернович дает ему советы: – Ты опиши мою Фаину, слышишь? Как говорится, от и до. Причем без комментариев. Вот смотри. В Союзе элементарное комбинэ было проблемой. А здесь? Две шубы я ей купил на сегодняшний день. Четыре кофты с аппликациями. Платьев навалом. Туфель одних штук двадцать пять… Ты же писатель. Так опиши все это барахло. Вывод, например, такой – спасибо капиталистической Америке… А этих комбинаций у нее здесь целый шкаф.
Бернович делает паузу. Лицо его озаряется предчувствием здорового смеха:
– Ты писатель? Вот и догадайся. Что у женщины под юбкой, а у мужчины в голове?
Григорий Борисович смущенно опускает длинные младенческие ресницы.
– Не знаешь? Комбинация! – восклицает Бернович. – Ответ – комбинация! Понял? У женщины под юбкой… У мужчины в голове… Комбинация!
Его жена Фаина тоже наведывается к писателю:
– Так редко удается поговорить с культурным человеком.
Затем Фаина одергивает сарафан и громким шепотом произносит:
– Я вам главное скажу – киноартисты постарели. Баталов, Евстигнеев, Моргунов. Ведь если разобраться, то уехали мы десять лет назад. А Евстигнееву, я думаю, уже и тогда было за сорок Годы, в общем, идут, люди стареют. Такое у меня ощущение. Может, я не права?
– Почему же, – реагирует Григорий Борисович, – действительно стареют. А годы, в общем-то, идут…
Лето выдалось теплое и солнечное. Даже комары вели себя не очень агрессивно. Бернович и Фаина заходили к писателю все чаще. Бернович дарил ему только что пойманных, еще холодных маленьких окуней. Фаина неожиданно и решительно мыла ему посуду.
«Демократия, – размышлял он, – не только благо. Это еще и бремя. В Союзе такие люди были частью пейзажа. Я воспринимал их как статистов. Здесь они превратились в равноправных действующих лиц. Впрочем, – спохватывался писатель, – это хороший добрые люди. О них можно, в принципе, написать рассказ…»
Бернович говорил:
– Фаинка – дура. Купи мне, говорит, на сегодняшний день «чероки»…
– Что это?
– «Чероки»? «Чероки» – это тачка. Называется – джип «чероки»… Купи, говорит, «чероки». А я говорю – ты посмотри на свои бюсты Они же в джипе будут трястись, как это самое… Как последний день… Ну этой. Как ее. Помпеи.
Фаина говорила, оставаясь с писателем наедине:
– За мной еще до Вени один кинооператор ухаживал. В Дом искусств мы с ним ходили. Помню, весь тет-а-тет собирался. Ульянов, Яковлев, этот. Как его? Ждигарханян.
Бернович и Фаина часто ссорились. В такие минуты заходили поодиночке.
Фаина говорила:
– Ему лишь бы поддать и в койку. Я к такому отношению не привыкла.
– Сколько лет вы женаты? – интересовался писатель.
– Двадцать пять. А что?
Бернович тоже жаловался:
– Фаинка совсем одичала. Не ходи, говорит мне, в шортах. Ноги у меня, оказывается, слишком полные. А если я такими вот ногами дважды по этапу шел? Тогда что?..
Бернович как-то раз зашел и говорит:
– Писатель, дело есть. Хочу у тебя поселиться.
– Навеки? – поинтересовался Григорий Борисович с юмором и легкой тревогой.
– Нет, до среды включительно. Бернович понизил голос и свистящим шепотом договорил:
– Фаинка идет по неверной дороге. – И затем еще более доверительно: – Вот ты писатель. Опиши такое дело. Муж зарабатывает бабки. То есть буквально ходит по острию ножа. На триста шестьдесят кусков с довеском плавает в бензине. Два билдинга имеет в Поконо… А жена ему говорит: «Я тебя презираю. Я на сегодняшний день хочу культурному человеку отдаться…»
Бернович встал и отчеканил: – Выследить ее хочу на манер КГБ. Ты слушай в понедельник я уеду. Отгоню машину в рощу, а сам к тебе. И займу у окна наблюдательный пункт. Не возражаешь?..
У Григория Борисовича заметно испортилось настроение. Границы его частной жизни беспощадно нарушались. Какие-то посторонние люди участвовали в его судьбе…
– Не возражаешь?
– Ладно, – сказал писатель, – дело ваше. И, сославшись на хозяйственные заботы, ушел В тоске и печали направился к озеру. У самой воды на клетчатом одеяле лежала Фаина. Ее силуэт напоминал географические очертания Конго.
– Дивно, что вы пришли, – сказала Фаина, – взгляните на это облако. Что оно вам напоминает?
– Вас, – ответил писатель.
– Что вы? Я куда полнее. Хотя кушаю, в принципе, мало… Оно напоминает сон.
– Не понял?
– Я говорю, что облако напоминает сон.
– Действительно…
Фаина села, выпрямилась, обхватила руками колени. Заговорила быстро и громко:
– Я одинока, страшно одинока… Что вы стоите?
– Я сижу, – ответил писатель. И сел на край одеяла.
– Мое замужество было ошибкой. Вениамин примитивен и груб. Кроме того, его скоро посадят. Элементарно посадят. Вы меня слушаете? Я обращаюсь к вам с просьбой. Только вы можете нам помочь.
– Кому это – нам?
– Мне и одному человеку. Есть один человек. Он гинеколог. Его зовут Миша. Вернее – Майкл. Мы знакомы три года. Отношения между нами чисто патологические…