Александр Ласкин
Мой друг Трумпельдор
Памяти моей мамы
Думаешь о кораблях, а вспоминается ветер...
Из письма И. Трумпельдору
Александр Семенович Ласкин родился в 1955 году. Историк, прозаик, доктор культурологии, профессор Санкт-Петербургского института культуры. Член СП. Автор четырнадцати книг, в том числе: «Ангел, летящий на велосипеде» (СПб., 2002), «Долгое путешествие с Дягилевыми» (Екатеринбург, 2003), «Гоголь-моголь» (М., 2006), «Время, назад!» (М., 2008), «Дом горит, часы идут» (СПб., 2012; 2-е изд: Житомир, 2012), «Дягилев и.» (М., 2013), «Дом Дягилевых» (СПб, 2017). Печатался в журналах «Нева», «Звезда», «Знамя», «Крещатик», «Ballet Review», «22», «Петербургский театральный журнал» и др. Автор сценария документального фильма «Новый год в конце века» («Ленфильм», 2000). Лауреат Царскосельской премии (1993), премии журнала «Звезда» (2001) и др. Финалист премии «Северная Пальмира» (2001) и премии Шолом-Алейхема (Украина) (2015).
Зачем люди живут долго? Смотря кто, разумеется. Одни — просто так, а другие — потому, что обязанностей много и быстро их не осилить. Я живу для того, чтобы вспоминать.
Дел у меня почти нет, а вспомнить есть о чем. Сколько времени прошло со дня гибели Трумпельдора, а годы, проведенные вместе, для меня по-прежнему главные.
Когда у меня спрашивают: «Как вы пережили его уход?», я развожу руками. Как, как? Да я и не пережил. Он и через двадцать лет ко мне является. Войдет, хлопнет по плечу, произнесет: «Эйн давар». Это значит: нормально. Могло быть лучше, но и так ничего.
Самый трудный для меня месяц — март. Самое непростое число — первое. День смерти Иосифа. Эта дата приближается, а я уже взвинчен. Если становится совсем тошно, могу своего друга поторопить.
Когда долго смотришь в одну точку, она превращается в экран. Дальше на стене появляются картинки. Вот — мы с Иосифом в Порт-Артуре. на Невском. в Иерусалиме. Чего только не произошло за эти годы! Стран пять они вместили, а городов просто не счесть.
Есть у меня дурная привычка — бегу впереди паровоза. Хватайте меня за фалды и тащите назад! Впрочем, строго не судите. Это все оттого, что в гимназии я учился неважно. Бывало, узнаю, что задано, и ищу ответ в конце учебника.
Вот и сейчас я начал рассказывать, но еще не отрекомендовался. Что ж, исправляюсь. Снимаю шляпу, делаю шаг назад. Давид Лейбович Белоцерковский. Если угодно, Давид. Близкие называют меня Додиком. Их, этих близких, не так много: жена, сын и он, Трумпельдор.
Между мной и моей фамилией есть противоречие. Где Белая Церковь, а где я? Иное дело — мой друг. Только вслушайтесь: Трум-пель-дор! Семь согласных и три гласных. Еще прибавьте созвучие со словом «тамплиер». Не представить Иосифа в рыцарских латах, но свои права он отстаивал. А заодно — мои. Да и всех наших. Когда возникали проблемы, мы сразу шли к нему.
Опять тороплюсь. А ведь я еще не сказал, что после ухода Иосифа его архив попал ко мне. Я отнесся к этому спокойно: где еще ему находиться, как не у меня? — но вскоре заволновался. Непросто жить рядом с документами. Уже наизусть знаешь каждую кляксу, а все равно переживаешь: как бы чего не пропустить!
Конечно, дело в бумагах. А еще, как уже сказано, в первом марта. Если эти обстоятельства совпадают — можно не сомневаться, кто ко мне явится. Вот я открываю папку, и свет меркнет. Кажется, я одновременно пребываю в прошлом и настоящем. Чтобы проскользнуть между этими возможностями, требуется немалая ловкость.
Что ж, за эти годы я приноровился. На всякий случай зайду в комнату жены. Кажется, у нас кончились фрукты? — а сам не на рынок, а в кабинет. Чувствую — осталось недолго. Сейчас придет. Даже запертая дверь не помешает.
Жене про эти визиты не говорю. Впрочем, она и так все понимает. Вижу: ей трудно молчать, но она держится. Потом все же взрывается. Лучше бы, кричит, у тебя была любовница. Я бы знала, кому выдирать волосы.
Злюсь на свою Анну, но и горжусь ею. Все же она у меня умная. Понимает, что если назвать Иосифа, то в следующий раз он явится не ко мне, а к ней.
Я уже упоминал, что мой друг любил выяснять отношения. Особенно если речь о правах. Как сейчас было не возмутиться! Разве он не имеет права становиться явью? Это главное, на что претендуют те, кто ушел из жизни.
Однажды в голове мелькнуло: а что если меня готовят? Мол, поживите с потусторонним. Как привыкнете, так и сделаете шаг навстречу. Тогда я решил сменить тон. Разговариваю холодно. Да — да, нет — нет. Извини, приятель. Будет время — поговорим...
Впрочем, долго сохранять дистанцию не получалось. На третьей фразе я становился активней. На десятой мы опять беседовали как друзья.
Ах, если бы месяц начинался вторым марта! Ведь целый год он меня не тревожит. Наконец я принял решение. Если с календарем ничего не поделаешь, то надо избавиться от архива. Думаете, я волновался за себя? Не больше, чем за документы. Мало ли что может произойти! Вдруг чернильница опрокинется. Или, объединившись с папье-маше, вытеснит папки со стола.
Словом, государственное хранилище для этих бумаг — лучшее место. После того как я это понял, оставалось сесть за письмо. Вернее, за меморандум. Можно без преувеличения сказать — Меморандум. Прописная буква ясно указывает, что послание обращено не к кому-то одному, а сразу ко всем.
