Глава первая
Знаменательный сон
Под утро ей приснились цветы, но… бумажные. По привычке разговаривать с мертвой природой она тут же сказала им, что они глупые, жалкие, хоть и привлекают своими нежными красками и гофрированной бумагой. Этот памятный сон не тянулся, как другие сны, путаными картинами, а приснился целиком и сразу пропал. Она и в жизни терпеть не могла бумажных цветов и даже ссорилась из–за этого с теткой Ниной Петровной.
Еще не просыпаясь, она почувствовала великое счастье в душе: сегодня предстоял переезд на новую квартиру. Новую до восторга, до невероятности! Что же касается сновидений, то даже жуткие сны не отягощали ее поутру. Может быть, потому, что ей не было еще двадцати лет.
Она всегда об этом помнила. Пусть она, Ирина Полынкова, по паспорту человек уже совершеннолетний, и все же ей девятнадцать, а не двадцать…
«Я, — часто говорила она себе, — еще никогда не любила». Школьные романы в счет не шли. Да и что там было? Одни пустяки! А любовь оставляет след в жизни человека. В этом смысле жизнь ее пока проходила бесследно. Но, как и полагается, она мечтала о любви. Ей мнился герой ее романа, придуманный в школе, за партами старших классов. Он обладал светлой красотой, был мужественно–великолепен, изящно одевался, умел хорошо вести себя в обществе… Его смутный образ часто являлся ей в мечтах и был не человеком, а скорей каким–то неопределенным и голубым туманом. Но она не хотела думать об этом и с нетерпением ждала, когда же герой явится ей на самом деле, а не только в мечтах.
В жизни Ирочки был один след, огромный, вечный: в первый год Отечественной войны она потеряла мать и отца. После этого страшного удара что–то в ней осталось навсегда. Внимательный и чуткий взгляд заметил бы это в ее всегда чуть сдвинутых бровях, в зрачках, которые иногда останавливались и леденели, в улыбке, всегда появлявшейся медленно и точно после борьбы. Но для того, чтобы это заметить, требовался очень внимательный и чуткий взгляд…
Наконец Ирочка проснулась. Ленясь повернуть голову, она скосила глаза и увидела на полу огромный, туго стянутый узел. Да, они сегодня действительно переезжали! Ирочка беззвучно засмеялась.
Из своего угла, загороженного выцветшей репсовой ширмой, дядя Иван Егорович хрипло спросил:
— Чего смеешься, Ирка?
Его душил тяжелый утренний кашель закоренелого курильщика, но слышал он удивительно.
— Так просто… от радости, — ответила она тоном, каким отвечают близким людям, понимающим все с полуслова.
— От какой?
— Вот тебе и раз!.. Сегодня, кажется, переезжаем.
— А… — почти безразлично откликнулся Иван Егорович и снова погрузился в свой кашель.
Будь дома жена, она непременно выгнала бы его кашлять на кухню. Но Нина Петровна была в больнице, на дежурстве, и Ивану Егоровичу было раздолье жить, как хочется: кашлять, курить, разговаривать с Ирочкой, не вставая с постели…
Сегодня ему больше всего хотелось поговорить с племянницей о том, что он уже давно скрывал от нее. Примерно неделю назад он съездил в центр города, нашел магазин «Русские самоцветы» и за двести пятьдесят рублей купил ожерелье необыкновенного, белого янтаря. Но как вручить Ирочке этот великолепный подарок? Можно прочитать ей мораль: «Пусть это ожерелье…» Можно совсем просто: «На… и не говори тетке». Но как же не говорить, если тетка так проницательна? А тут и проницательности–то не надо. У Ирочки сейчас своих денег нет, откуда же взялось ожерелье? Проклятый кашель не давал сосредоточиться.
Иван Егорович приходился Ирочке дядей только благодаря своей супруге. Нина Петровна и покойная мать Ирочки были родными сестрами. О том, что Ирочке куплено ожерелье, тетка не должна была знать. Не потому, что она была злым гением семьи, и не потому, что ожерелье стоило двести пятьдесят рублей. Оно могло стоить в два раза дороже или в десять раз дешевле. Это ничего не меняло. Просто у Нины Петровны были свои взгляды на жизнь. Покупка ожерелья не соответствовала этим взглядам.
Ирочка лежала и молча ждала, когда Иван Егорович перестанет кашлять. Она смотрела на мутный, закопченный потолок и прощалась с ним. Прощалась она и с ветхим абажуром, расползавшимся от легкого прикосновения. В последний раз она слушала привычные утренние звуки родной ее сердцу старинной московской улицы. Но вдруг до нее донеслось что–то новое. Ирочка прислушалась. Внизу — а они жили на пятом этаже — звучали незнакомые голоса. Временами кто–то начинал петь — лихо и даже с присвистом. Странно. Может быть, уже приехали новые жильцы? Но ведь квартира нуждалась в капитальном ремонте.
Надо было прощаться с утренними разговорами, которые она вела с дядей в те дни, когда тетка бывала на дежурстве. Разговоры эти доставляли им обоим огромное удовольствие. С давних пор Иван Егорович прививал Ирочке свои собственные человеческие качества. А Ирочке и в голову не приходило, будто Иван Егорович ее поучает, как это часто и надоедливо делала тетка.