Автобусы до стройки еще не ходили, и Катя доехала с попутной машиной.
— Здесь, — сказал шофер, и помог Кате открыть дверцу.
Она спрыгнула прямо в снег, куда кивком головы указал шофер, и не увидела стройки. Белый пустырь лежал под низко нависшим небом, какая-то машина работала среди поля, кажется, экскаватор, кирпичное строение на метр поднялось над заснеженной землей, да неестественно длинный поезд, наверно, вагонов в двадцать пять, без паровоза стоял среди поля. К поезду тянулась узкая, вся в буграх и колдобинах, дорога. Катя подумала и двинулась по этой дороге.
Длинный поезд оказался вовсе не поездом, а временным поселком на колесах. В вагонах разместились общежитие, магазин, буфет, стройконтора, красный уголок, медпункт.
В конторе было людно, шумно и накурено. Молодой парень стоял перед столом и кричал на начальника:
— А я не желаю! Нету условий — и не желаю! Столовой нету, кина нету…
— Тут ничего нету, — вмешался богатырского роста человек в распахнутой телогрейке и сдвинутой на затылок шапке. — А если бы все было, тебя бы сюда не позвали.
— Не желаю! — упрямо повторил парень.
— Не желаешь — уезжай, — сказал начальник очень спокойно, что-то написал и подал парню бумагу.
Наступила пауза, но Катя не решалась обратиться к начальнику: ведь другие пришли раньше ее. Однако тот сам окликнул:
— Девочка, тебе что?
Он смотрел прямо на нее, и все смотрели на нее.
— Я не девочка, — возразила Катя с достоинством. — Мне девятнадцать лет, и я приехала работать на стройку.
— Женщин не берем, — отрезал начальник. — Приходи в мае.
— Но я же приехала, — растерялась Катя. — Издалека.
— Откуда?
— Из Ялты.
— Из Ял-ты? Экая молекула, — усмехнулся богатырь.
— Я хочу строить завод, — сказала Катя. — И я ни за что не уеду обратно, — добавила она непреклонно.
— Черт знает что, — с усмешкой сказал начальник. — Один ни за что не останется, ты ни за что не уедешь… Каждый свои законы устанавливает. Ладно, будешь работать в кубовой.
Катя не поняла.
— В кубовой? А что делать?
— Воду кипятить. Пустяка не знаешь, а поехала куда глаза глядят.
Начальник уже писал Кате какую-то бумажку.
— Нет, — сказала Катя, — я не буду воду кипятить. Я приехала завод строить.
— Ну, не будешь, так уезжай, — рассердился начальник. — Нет для тебя другой работы.
И он заговорил с другими.
Катя не слушала, о чем они там говорили. Она стояла возле окошка, смотрела на белую степь и тихо плакала.
Вдруг она почувствовала на плече чью-то тяжелую руку. Катя вскинула глаза: тот великан в расстегнутой телогрейке смотрит на нее и смеется. Она плачет, а он смеется.
— Ко мне в бригаду пойдешь, Молекула?
— Спасибо, — сказала Катя. — Пойду.
Катя смотрела доверчиво и серьезно, и улыбка сбежала с лица бригадира.
— Зачисляй, Иван Филиппович, — сказал он начальнику. — Зачисляй в мою бригаду свежий кадр.
— Шутишь? — угрюмо спросил начальник.
— Нет, — сказал великан, — какие уж тут шутки, если человек из Ялты на нашу стройку ехал. Как фамилия-то?
— Малышева, — сказала Катя. — Малышева Екатерина Николаевна.
В бригаде, когда он привел новую каменщицу, тоже подумали, что он шутит.
— На что нам девчонка? — крикнул рыжий Степка. — При такой фитюльке и выругаться не смей!
— Это точно, — подтвердил бригадир. — Услышу дурное слово — добра не ждите. Кельму-то видала когда, Молекула? — обернулся он к Кате. — На вот, держи.
— Ничего, — сказал кто-то. — Она через неделю сбежит.
Но Катя через неделю не сбежала. Так и осталась в бригаде. Двадцать два парня и одна девчонка.
Работа каменщика на вид простая: надо взять кирпич и положить его на постель из раствора, потом рядом другой, третий, десятый, сотый, тысячный… В одной руке кельма, другой берешь кирпичи и кладешь, и так по одному кирпичику выкладываешь многоэтажные дома, огромные корпуса заводов, целые города.
Простая работа… Только раствор надо класть не как-нибудь, а ровным слоем, это ведь не повидло в пироге, тут требуется искусство каменщика — умело вести расшивку, чтобы прочная и красивая, без изъянов получалась кладка. Работа, может, и простая, если стоять в стороне да глядеть, как делают ее другие. А попробуй сам — семь потов на морозе прольешь, пока добьешься сноровки, и не однажды разберешь и заново сложишь косо выведенный ряд, и сам себя обзовешь с досады недотепой, завидуя ловкости опытных мастеров.
И Катя с муками, как все, нет, труднее, чем все — ведь каменщик — это, что ни говорите, мужская работа, — проходила суровую науку. Свистел над степью жестокий ветер, пробирал сквозь телогрейку, бросал в лицо снежинки, колючие, как стальные опилки. Катя плакала иногда, укладывая холодные, тяжелые кирпичи, а если приходил в эту минуту бригадир, вытирала тыльной стороной варежки щеки и говорила:
— Мороз какой, прямо слезы выжимает.
И бригадир, как тогда, в день первого знакомства, опускал ей на плечо сильную осторожную руку и говорил:
— Ничего… Вот погоди, весна настанет — будет легче.
И мороз как будто смягчался от слов бригадира. А Катины руки становились крепче, словно бригадир отдавал им часть своей силы.
Миновали дни, и настала весна. Сошли снега, по-новому, тепло и приветливо засияло солнце, и все переменилось, как обещал Васин. Наверно, перемены совершались каждый день, но маленькие перемены не замечались, а тут однажды Катя окинула взглядом стройку и увидела, что все другое.
