Миг жизни

Метелеву показалось, что он уснул, сидя за столом в помещении пульта управления атомной электростанции, и его разбудил ревун после срабатывания аварийной защиты реактора…

Он рывком сел на кровати, пытаясь сообразить, что же происходит, и только теперь понял, что это гремит новый, купленный им вчера будильник.

«Ну и зверь…» — подумал Метелев, прижал кнопку будильника и с силой, кулаками надавил на глаза.

Жена чуть приподняла голову и сквозь сон спросила:

— Что такое?

Но тут же снова уснула. Будильник показывал час ночи.

«Ну и жизнь…» — подумал Метелев, продолжая сидеть с тяжелой головой. Потом энергично растер лицо руками. Сон отошел.

Досадуя, что оказался на этот раз у стены, Метелев осторожно перелез через жену. Быстро оделся, ощутил бодрость, подошел к кроватке сына, наклонился к нему. Хотел поцеловать, но побоялся разбудить и напугать его. Жадно вдохнул в себя такой знакомый и нежный детский запах. Выпрямился, ощутив всем существом своим будто сгущенное темнотой уютное тепло своего дома, и в который уже раз с неизменным удивлением подумал, что там, на атомной электростанции, в помещении сияющего огнями пульта управления, всегда непрерывная и полная напряжения жизнь…

И с этим удивлением он покинул дом, ехал на автобусе, сберегая в памяти по-особенному теплый, волнующий запах спящей семьи.

С этим чистым, каким-то подсознательным ощущением удивления вошел в помещение блочного щита…

Ночная вахта с двух ночи. Уж сколько лет одно и то же. Привычное однообразие… И тем не менее всякий раз, входя в пультовую, он неизменно испытывал взбадривающее воздействие станционного ритма. Теперь тоже, с ходу окунувшись в привычную атмосферу пересменки, Метелев бодро поприветствовал вахту и спросил:

— Ну, как дела?

— Вырабатываем электричество, как видишь…

— Вижу…

Он обошел приборы блочного щита управления. Уровень в реакторе «как штык», частота не колышется, стрелка мегаваттметра застыла на пятистах мегаваттах. Он прислушался. Все здание атомной электростанции было наполнено ровным могучим гулом. А что? Это тоже показатель. Так сказать, укрупненный качественный. Сейчас вот — здоровый, хороший шум полной мощности. А бывает иначе. Шум становится сбивчивым, перемежается сильными или слабыми гидроударами. Иногда стоит турбина, остается только шум работы реактора. Он тише, приглушенней и как бы шуршастей. А бывает и вовсе тихо в периоды ремонта. В это время приходишь на электростанцию, и она кажется умершей. И странно — эта тишина воспринимается как своеобразная тревога. Она гнетет, от нее неспокойно. Что делать — привычка…

Вот пришел на смену старший инженер управления реактором Валера Сечкин. Лицо у него помятое, красное, злое и сегодня по-особенному как-то смешно курносое.

Он с ходу подбежал к сейфу с документами. На сейфе стоит графин с газировкой. Он налил полный стакан и жадно выпил. Рука, держащая стакан, вздрагивает. С углов рта на лавсановую куртку скатываются тонкие струйки. Глаза у Сечкина сегодня особенно бесцветные и не говорят, а прямо-таки кричат эти глаза: «Ох, не смотрели бы мы на все это!.. Ох, надоело!..»

Когда Сечкин проходил мимо, Метелев учуял запах спиртного и подумал, что пора проводить профилактическую беседу.

Сечкин взял журнал и с недовольным видом стал читать. Сдающий смену молчал. Раз Сечкин не в духе, лучше не лезть под руку. С ходу придерется и вкатит приемку смены с замечанием. Нюх и глаз у злых людей всегда острые. Видят до мелочей и глубоко. А Сечкин, ко всему прочему, еще и отменный физик…

Появился ДИС (дежурный инженер станции) Саня Афонин, тоже заспанный и помятый. Тщательнейшим образом стал осматривать приборы. Все подряд. Даже те, которые давно отключены и не участвуют в технологическом процессе. Долго и тупо смотрит в журнал показаний приборов. Станция давно уже работает без остановки и на одной мощности. Он смотрит на мелькание одних и тех же, повторяющихся из смены в смену цифр в гранках, столбиках, строчках… Говорит, будто сам себе:

— Все работаем… Никаких изменений… Хоть бы остановиться, что ли… Для разнообразия…

И идет вдоль приборов, подолгу задерживаясь почти у каждого. Первое время смотрит на прибор сознательно, фиксируя значение параметра, потом уже отключается как бы и глядит просто так, чтобы протянуть время. До двух часов ночи еще пятнадцать минут…

Так, обойдя весь пульт, садится читать оперативный журнал, ДИС, сдающий смену, заметил ему:

— Что-то, Саня, морда у тебя дюже помятая…

Саня ответил отрывисто и сухо:

— Крепко спал… Если бы не твой звонок по телефону, сидеть тебе до утра…

— Ну и сурок ты, Саня…

— Проснулся, будильник под подушкой… Усек?.. Сидеть бы тебе до утра…

— Ну и сурок ты, Саня…

С рабочих мест доложили:

— Все в порядке!

Метелев отпустил смену и сел за рабочий стол. Он сидел и думал, как бы сказать Валере, чтобы не закладывал перед работой. Сечкин, словно прочитав мысли Метелева, доложил вдруг, хрипло прокашляв, что простыл где-то и с утра немного подлечился. У Метелева полегчало на душе — отпала необходимость в неприятном разговоре.

Афонин сел лицом к щиту с приборами, закинул ногу на ногу, отпрянул на спинку стула и, уставившись на самописец уровня в реакторе, застыл в неподвижности. Голова его сильно полысела со лба, он отрастил и с затылка зачесывал на лоб длинную тощую прядь. Сечкин включил вентилятор. Прядь сдуло с Афониного лба, и она смешно завихрилась на затылке. Но он не обратил на это внимания. Он уже спал. Рот у него был чуть приоткрыт, голова слегка откинулась назад. По мере того как он все глубже входил в сон, голова его короткими, судорожными тычками постепенно отваливалась к спине. Рот при этом все более открывался. Лицо обретало тупое выражение. Наконец Афонин намертво засыпал, голова его свободно отваливалась назад, он всхлипывал и просыпался.