Хёрвард смог без содрогания смотреть на свою будущую невесту только после третьей чарки, а после пятой начало даже казаться, что она еще ничего. Ну подумаешь, глаза смотрят в разные стороны, нос хоть на дрекку приделывай, сиськи поискать надо — да еще гадай теперь, не поперек ли там прорезано в нужном месте. Ладно, все равно ночью темно, а на ощупь все бабы одинаковые.
Ему, как дорогому гостю, подавали не пиво и хмельной мед, а красное царьградское вино, сладкое и обманчиво легкое, и Хёрвард пил чарку за чаркой, хотя обычно старался не напиваться пьяным.
Трезвых в длинном зале уже не было, кто-то и вовсе упал головой на стол и храпел, кто-то тискал служанку, а Хёрварду вдруг стало тошно, и он поспешил на двор. По дороге обо что-то приложился плечом и забыл пригнуть голову в дверях, но выскочить успел. Над лужей блевотины он и протрезвел. Уперся обеими руками и лбом в стену отхожего места, постоял немного. Обычно люди свою несчастную судьбу оплакивают, а Хёрвард вот облевал.
Но деваться некуда. То есть от свадьбы некуда, а так можно в зал не возвращаться, все равно все уже пьяные и не заметят, что жениха-то и нет. Нетвердыми ногами Хёрвард проковылял через двор и вышел наружу.
Усадьба конунга Нидуда была построена в давние времена и с тех пор только разрасталась. Ворота заперли на ночь, и возле них скучали два сторожа. Хёрвард побрел куда глаза глядят — а глядели они на красноватый отблеск из распахнутой настежь двери кузницы. Сбоку от двери торчал из утоптанной земли горбатый каменный бок, и на нем сидел парень — закопченный, в грязной прожженной рубашке, мокрой от пота, и развязывал платок, которым покрывал волосы для работы. Хёрвард остановился. Парень тряхнул длинными светлыми кудрями, потянулся и тут заметил Хёрварда. Хёрварду не очень понравилось, как он смотрел.
— Ты кто? — спросил Хёрвард, хмуря брови для солидности.
— Я-то здешний кузнец, — ответил парень. — А ты, видать, свататься приплыл?
— А что ты так на меня смотришь?
— Да так, — кузнец неопределенно помахал рукой. — Смелый ты.
Хёрварду стало интересно.
— Почему ты так решил?
— Ну вот смотри: раньше конунг наш выдавал замуж свою дочь, к ней сватались-сватались, да так она и осталась непросватанной. Теперь ее дочь в возраст вошла, уж третий год сватов засылают, а она все не просватана…
— А почему?
— Боятся, — пожал плечами кузнец, приглаживая взъерошенные и спутанные волосы.
Хёрвард хмыкнул:
— Невесту, что ли? Потому, видать, и не просватали ее до сих пор, что женихи как посмотрят, так и бегом бегут блевать — она ж страшнее троллихи.
— От вида троллихи ты бы не блевал, а обоссался, — спокойно заметил кузнец.
— А то ты троллиху своими глазами видал!
— И троллиху, и кое-чего похуже, — кивнул тот. — Ты как за ворота выйдешь, Хёрвард ярл, осторожно ходи. Здесь самый край мира, дальше только земли сумерек. Так ты все ж будешь сватать йомфру Хеммель, хоть она и страшна собой?
Хёрвард помотал головой. Хмель на ночном холодном ветерке почти весь выветрился, голова была ясная, только ноги держали плоховато.
— Мне деваться некуда, — с горечью сказал он. — Да и поздно уже отступать, засмеют.
— Бремя шеи липы злата
Взору дуба битв немило,
Но приятен его слуху
Звон огня руки владыки,
— сказал кузнец. — Ну что ж, будет у нашей йомфру хороший наложник — дорогой, правда, за сына рабыни столько на торгу не дают.
Не протрезвей Хёрвард — кинулся бы, и осталась бы страшненькая внучка Нидуда без жениха, а сам Нидуд — без кузнеца. Но Хёрвард вовремя приметил огненные точки в глазах парня и то, как ловко он перехватил молот.
Сердце отсчитало два удара, и тут кузнец засмеялся и молот отложил.
— Ладно, не горячись. Йомфру и сама дочь раба, так что тебя этим никто здесь попрекать не станет. Прости за худое слово.
Утешил, называется…
От удивления Хёрвард о гневе позабыл, и о позорной висе тоже. Дочь Нидуда прижила дитя от трэля[1] — и осталось жива? Ну ладно, единственную дочь отец пожалел… Но ублюдков в таких случаях всегда выбрасывают!
Спьяну сам не понял, как брякнул это вслух.
— Это, гостюшка, был не простой раб. Это был пленный князь альвов. Я же сказал тебе: здесь мир людей кончается, дальше Сумерки.
— Погоди. Я слыхал, что Нидуд когда-то пленил альва-кузнеца, так это он?..
— Вёлунд его звали.
— Точно! Вспомнил я эту историю…
— И что ты вспомнил?
— Ну, как… Конунг Нидуд пошел в северные земли и пленил там альва…
— И все? — Парень скривил губы. — Мало же у вас об этом знают.
— А ты больше знаешь?
— А как же! И тебе стоит узнать. Тут к северу есть край, который зовется Ульвдалир. Там жили три альва, люди звали их Слагфид, Эгиль и Вёлунд. Жены их были валькирии. Каждые девять лет валькирии улетали высоко в Широко-Синее, к другим валькириям. У альвов было много сокровищ, а Вёлунд дружил с двергами[2] Рудной горы, и они носили ему самолучшее железо и серебро из своих шахт. И вот случилось так, что валькирии вновь улетели в Широко-Синее, а Слагфид и Эгиль отправились за ними. И в доме остался один Вёлунд, самый искусный кузнец из них троих. Нидуд пошел к ведьме из Железного Леса, и она навела на Ульвдалир чары, так что Вёлунд заснул у озера непробудным сном. Тогда Нидуд пришел туда, забрал все сокровища братьев и привез Вёлунда пленником в Свитьод. У Вёлунда было кольцо для обручения, невиданной красоты — Нидуд отдал его своей дочери Бёдвильд, а меч Вёлунда взял себе. Чтобы Вёлунд не мог сбежать и отомстить, Нидуд велел обрезать ему волосы и подрезать сухожилия под коленями. После того он велел отвезти его на остров Севарстёд — вон он, торчит посреди фьорда — и заставил ковать прекрасные вещи для себя. Вёлунд не мог призвать братьев на помощь, но он сковал себе лебединые крылья и улетел. А перед тем убил двоих сыновей Нидуда и обольстил Бёдвильд. А она родила дочь. У Нидуда было еще две жены потом, и ни одна не родила ему детей.
