Балтийцы идут на штурм!

Горько плакала мать, провожая меня в 1914 году на военную службу. Шла война, уносившая миллионы жизней. Газеты были полны сводок об убитых и раненых. С точки зрения матери, мне повезло больше, чем младшему брату Алексею. Его мобилизовали вслед за мной и почти сразу отправили на фронт. Я же, став моряком, попал на корабль, который не принимал участия в боевых действиях.

В те дни основные силы Балтийского флота стояли в Гельсингфорсе (ныне Хельсинки). От неприятеля эту военно-морскую базу отделяла мощная Моонзундская оборонительная позиция, состоявшая из минных полей и системы береговых батарей. Возле нее несли дозорную службу эсминцы, тральщики, подводные лодки, легкие крейсеры. Они вступали в бой с патрульными судами противника, отражали атаки подводных лодок и самолетов. Линейные же корабли и тяжелые крейсеры стояли на Гельсингфорсском и Ревельском рейдах, ожидая своего часа. На один из таких кораблей, формально входивших в состав действующего флота, и направили меня после непродолжительной подготовки во флотском экипаже.

Назывался наш линкор «Император Павел I». Однако полное наименование фигурировало лишь в официальных бумагах. Между собой моряки называли его просто «Павлом». Он вступил в строй в 1907 году, но построен был еще по «доцусимским» проектам и к началу первой мировой войны безнадежно устарел, не идя ни в какое сравнение с новейшими зарубежными кораблями.

Служить на флоте с непривычки было трудно. Необычным и сложным казался размеренный по минутам ритм корабельной жизни. Но с первых же дней я почувствовал силу матросской дружбы, готовность товарищей прийти на помощь в трудную минуту. Старослужащие охотно объясняли новичкам все, что было непонятно. Мне, например, больше всех помогал матрос Василий Марусев общительный и знающий человек. Был он среднего роста, худощав, но довольно силен физически. Несколько старили его усы

[3]

цвета соломы, которые он отращивал на казацкий манер и имел привычку теребить во время разговора. Мне нравились его рассудительность и спокойствие, умение смотреть на вещи, что называется, в корень. Свою морскую специальность он знал в совершенстве и многому меня научил.

До призыва Марусев был помощником машиниста на паровозе, участвовал в революционной борьбе, имел связь с большевиками, которые вели работу среди железнодорожников. На военную службу его призвали еще до начала мировой войны. В характеристике с последнего места работы о нем говорилось как о человеке не слишком благонадежном в политическом отношении. Может показаться странным, что пролетарию, отнюдь не лояльному по отношению к властям, вдруг доверили защиту монархического строя. Но у царского правительства не было иного выхода — флот нуждался в специалистах, знающих технику. Отбирать их приходилось преимущественно из рабочих. Так взяли и Марусева. Сначала он попробовал «побрыкаться» — заявил даже, что не будет принимать присягу. Василия арестовали и по приговору суда направили в дисциплинарный батальон. Там его в короткий срок научили уму-разуму. Придравшись к совершеннейшим пустякам, Марусеву публично всыпали сто розог. Позднее он сам не без юмора говорил мне, что это явилось для него убедительнейшим доказательством того, что он избрал неверный путь: нет никакого смысла лезть на рожон, открыто пререкаясь с начальством. Жизнь научила его осмотрительности, у командиров не было больше поводов цепляться к нему, и его отнесли к категории «перевоспитанных».

Марусев же установил связь с большевиками и включился в партийную работу, к которой потом привлек и меня.

Вторым моим другом стал матрос 6-й роты Федор Дмитриев. С ним и с Марусевым я часто проводил свободное от службы время. Мы беседовали о доме, о заводской жизни, о корабле. Постепенно, с оглядкой стали говорить и о политике. Я рискнул сказать новым друзьям, что участвовал в забастовках, читал рабочую газету «Правда». В свою очередь Дмитриев признался, что и он был участником стачечной борьбы, рассказал о выступлении против царского самодержавия ивановских ткачей. От него я впервые услышал о товарище Арсении. Дмитриев с восторгом говорил об этом революционере, о его бесстрашии и стойкости. Лишь после установления Советской власти мы узнали, что под

[4]

 именем Арсения скрывался Михаил Васильевич Фрунзе.

С этого разговора мы стали друг с другом откровеннее. Наши мнения по основным политическим вопросам совпадали. В беседах стали участвовать и другие моряки — командир кормовой пушки Фотиев, командир бомбового погреба Муратов, матросы Громов и Чистяков, а также мои одногодки Алпатов, Мишин и Крылов. Их хорошо знал Марусев. Он заверил, что все они вполне надежны.

Я начинал догадываться, что на корабле существует какая-то организация. Вскоре мое предположение подтвердилось. Как-то вечером товарищи предложили мне вступить в подпольную большевистскую ячейку. Я согласился без колебаний.

Принимали меня в партию без протоколов и резолюций. Рекомендации, понятно, тоже были устными. Важное в моей жизни событие произошло в присутствии нескольких человек — Марусева, Чистякова, Муратова, Громова, Фотиева. Мы сидели за столом в каземате, и со стороны могло показаться, что, как обычно, рассказывали друг другу матросские байки. Я заверил товарищей, что давно мечтал связать свою жизнь с партией и готов выполнять любые ее задания.