Долгое время я был деревенским дурачком, но сейчас я уже не дурак, хотя они до сих пор называют меня идиотом, а то и того хуже.
Теперь я гений, но им об этом не скажу.
Ни за что.
Если об этом узнают, они начнут меня избегать.
Еще никто меня не подозревал, и не заподозрит. Я все так же шаркаю ногами, в глазах у меня такая же пустота, и я все время бормочу какую-нибудь белиберду. Иногда бывает трудно помнить обо всем этом, а иногда я боюсь переборщить. Но ни в коем случае нельзя давать им повод для подозрений.
Все началось в то утро, когда я пошел на рыбалку.
Я сказал ма, что собираюсь идти на рыбалку, когда мы завтракали, и она не стала возражать. Она знает, что я люблю ловить рыбу. А когда я ловлю рыбу, я не попадаю в истории.
— Хорошо, Джим, — сказала она. — Немного рыбы не помешает.
— Я знаю, где она водится, — сказал я. — В ручье есть такая яма, сразу за фермой Элфа Адамса.
— Вот только не скандаль, пожалуйста, с Элфом, — предупредила ма. — Хоть ты его и не любишь…
— Он злой человек. Он заставил меня работать больше, чем мы договаривались. Он заплатил мне мало денег. И он смеется надо мной.
Я не должен был этого говорить, потому что ма всегда расстраивается, когда надо мной смеются.
— Не обращай внимания на то, что говорят люди, — тихо и ласково сказала ма. — Помни, что сказал проповедник Мартин в прошлое воскресенье. Он сказал…
— Я знаю, что он сказал, но я не люблю, когда надо мной смеются. Они не должны надо мной смеяться.
— Да, — грустно согласилась ма. — Не должны.
Я продолжал завтракать, думая о том, что проповедник Мартин здоров поболтать о кротости и терпении. Я-то знал, что он за человек и как он ведет себя с Дженни Смит, органисткой. А болтать он о чем угодно здоров.
После завтрака я пошел в сарай взять свои снасти, а Джига прибежал с улицы мне помочь. После ма Джига мой лучший друг. Конечно, он не может со мной разговаривать, — то есть по-настоящему, — но зато он надо мной и не смеется.
Я поговорил с ним, пока копал червей, и спросил, хочет ли он пойти со мной на рыбалку. По нему было видно, что хочет, и я пошел через улицу сказать миссис Лоусон, что Джига идет со мной. Это был ее пес, но почти все время он проводил со мной.
Мы отправились. Я нес свою тростниковую удочку и всякие рыболовные принадлежности, а Джига вышагивал у моих ног, будто для него особой честью было идти со мною рядом.
Мы прошли мимо банка, где у большого окна за своим столом сидел банкир Пэттон с видом самого важного человека во всем Мэплтоне, каким он и в самом деле был. Я прошел мимо него медленно, ненавидя изо всех сил.
Мы с ма не жили бы сейчас в развалюхе, если бы банкир Пэттон не продал с аукциона наш дом после того, как умер па.
Мы прошли мимо фермы Элфа Адамса, и его я тоже ненавидел, но не так сильно, как банкира Пэттона. Вся вина Элфа была в том, что он заставил меня работать больше, чем договаривались, а потом обсчитал.
Элф большой и хвастливый. Но я думаю, он неплохой фермер, — по крайней мере, так кажется. Он построил большой новый сарай для сена и додумался выкрасить его не в красный цвет, как все нормальные фермеры, а в белый с красной каемочкой. Где видано — сарай с каемочкой?
Сразу за фермой Элфа мы с Джигой свернули с дороги и пошли через пастбище, направляясь к ручью — туда, где в нем яма.
Бык Элфа, герфордский призер, собрав вокруг себя коров, прохаживался в дальнем конце пастбища. Увидев нас, он стал к нам подходить — без коварных намерений, но с готовностью вступить в бой, если что. Я не боялся его, потому что подружился с ним в то лето, когда работал у Элфа. Я всегда гладил его и чесал за ушами. Элф говорил, что я идиот ненормальный и что когда-нибудь бык меня убьет.
"С быками всегда нужно быть начеку", — говорил Элф.
Когда бык подошел достаточно близко, чтобы нас узнать, он понял, что опасности нет, и вернулся к своим коровам.
Мы добрались до ручья, я закинул удочку, а Джига побежал вверх по течению посмотреть, что там есть. Я поймал несколько рыбешек, не очень больших. Рыба плохо клевала, и мне стало скучно. Я люблю ловить рыбу, но, чтобы было интересно, нужно много поймать.
Поэтому я стал размышлять о всяком. Я подумал: что, если взять какую-нибудь площадь — скажем, сто квадратных футов — и как следует ее рассмотреть, сколько на ней можно найти разных растений? Я посмотрел на клочок земли рядом с собой и увидел обычную пастбищную траву, несколько одуванчиков, щавель, парочку фиалок и лютик, которые еще не расцвели.
И вдруг, глядя на одуванчик, я понял, что вижу его полностью, а не только ту часть, что над землей!
Не знаю, сколько времени я смотрел на него, пока до меня это дошло. И я не уверен, что "видеть" — это точное слово. "Знать", наверное, правильней. Я знал, как растет в земле большое корневище одуванчика и как от него отходят ворсистые корешки; я знал, куда тянутся все эти корни и как они впитывают воду и минералы из земли, как в корнях образуются запасы и как одуванчик использует солнечный свет, чтобы сделать из них для себя пищу. Но самое смешное во всем этом было-то, что ничего такого я раньше не знал.
Я смотрел на другие растения и видел то же самое. Я подумал, не случилось ли у меня что-нибудь с глазами и не стоит ли мне оторваться от растений и посмотреть куда-нибудь вдаль. Так я и сделал, и все прошло.
