Даже, можно сказать (1999)
Одним из центров всей этой истории (даже, можно сказать, главным из множества её центров) является квартал Триесте в Риме – квартал, вечно балансирующий между элегантностью и декадансом, роскошью и посредственностью, исключительностью и банальностью. На этом пока всё: описывать его дальше бессмысленно, поскольку таким описанием можно с самого начала нагнать на читателя скуку, что попросту контрпродуктивно. В конце концов, лучшее описание любого места – рассказ о том, что там происходит, а в этом конкретном месте должно произойти нечто очень важное.
Скажем так: одно из событий этой главной из множества других историй происходит утром в середине октября 1999 года в римском квартале Триесте, точнее, на углу виа Кьяна и виа Рено, на первом этаже одного из тех зданий, которые мы точно не будем здесь описывать и в которых к тому времени уже произошли тысячи других событий. Вот только событие, которое должно здесь произойти, имеет для жизни главного героя этой истории решающее, даже, можно сказать, потенциально фатальное значение. «Доктор Марко Каррера, окулист-офтальмолог» – гласит табличка на двери его кабинета, той самой двери, что, хоть и ненадолго, но пока ещё отделяет нашего героя от самого критического из множества критических моментов в его жизни. В этом своём кабинете, то есть на первом этаже одного из тех зданий и т. д., он как раз выписывает пожилой женщине, страдающей цилиарным блефаритом, рецепт на антибиотики после инновационного, даже, можно сказать, революционного лечения глазными каплями на основе ацетилцистеина, с помощью которого уже решил наиболее серьёзную проблему этой патологии у других пациентов, а именно тенденцию заболевания переходить в хроническую форму. А за дверью его уже ждёт сокрушительный рок в лице тщедушного человечка по имени Даниэле Каррадори, лысого, бородатого и в целом невзрачного, но обладающего пронзительным, даже, можно сказать, магнетическим взглядом, который совсем скоро сфокусируется на глазах окулиста, внушив ему сперва недоверие, затем недоумение и, наконец, боль, которую вся его (окулиста) наука не сможет вылечить. Недавно этот тщедушный человечек принял решение, подтолкнувшее его в приёмную, где он и сидит сейчас, разглядывая собственные туфли вместо того, чтобы воспользоваться богатым выбором разложенных по столикам новёхоньких – а вовсе не многомесячной давности или истёртых до дыр – журналов. И бессмысленно надеяться, что он передумает.
И вот миг настал. Дверь кабинета открывается, старушка с блефаритом переступает порог, оборачивается, чтобы пожать доктору руку, и направляется к стойке оплачивать предоставленные услуги (120 000 лир). За ней, чтобы пригласить очередного пациента, выглядывает и сам Каррера. Тщедушный человечек поднимается, делает несколько шагов вперёд, Каррера пожимает ему руку и просит располагаться. Старинный проигрыватель Thorens, который сейчас выглядит анахронизмом, – хотя в своё время, то есть четверть века назад, был одним из лучших – стоящий на полке вместе с верным усилителем Marantz и двумя колонками AR6 красного дерева, едва слышно воспроизводит диск Грэма Нэша под названием Songs for Beginners (1971), чей загадочный конверт, лежащий на вышеупомянутой полке и изображающий вышеупомянутого Грэма Нэша с фотоаппаратом в руке в контексте, с трудом поддающемся расшифровке, оказывается самой заметной вещью во всей комнате. Дверь закрывается. Мы здесь. Преграда, которая отделяла доктора Карреру от самого сильного эмоционального потрясения в жизни, наполненной множеством сильных эмоциональных потрясений, рухнула.
Помолимся же за него и за всех, кто в море.
– Добрый день. Меня зовут Даниэле Каррадори.
– Марко Каррера, добрый день.
– Вам не знакомо моё имя?
– А должно бы?
– Должно бы.
– Не повторите ещё разок?
– Даниэле Каррадори.
– А психоаналитика моей жены разве не так зовут?
– В точности так.
– Ой... Простите, никак не думал Вас встретить... Располагайтесь, пожалуйста. Чем могу помочь?
– Выслушайте меня, доктор Каррера. А после того, как я расскажу всё, что должен рассказать, по возможности удержитесь от подачи жалобы в Медицинскую ассоциацию или, того хуже, в Итальянское психоаналитическое общество, что, будучи коллегой, с лёгкостью могли бы сделать.
– Жалобы? Да с какой стати?
– Видите ли, то, что я собираюсь сделать, строжайше запрещено, а в моей профессии ещё и наказуемо. Я представить себе не мог, что дойду до такого, даже в мыслях не имел, но... у меня есть основания полагать, что Вы в серьёзной опасности, а я – единственный в мире человек, который об этом знает. Вот потому-то я и решил Вам сообщить, пусть даже вопреки одному из главных правил моей профессии.
– Чёрт... Ну, рассказывайте.
– Сперва я должен попросить Вас об одной услуге.
