Президент Русаков в последний раз взглянул на наброски своего выступления и, подойдя к окну, несколько минут отрешенно созерцал открывавшуюся часть голубовато-лазурного залива.
Сторожевой корабль пограничной охраны застыл как раз напротив окна, и Русаков вдруг подумал, что одного неосторожно выпущенного снаряда этого морского красавца было бы вполне достаточно, чтобы разнести его виллу, вообще всю его резиденцию в клочья.
«Неосторожно выпущенного!.. — мрачно ухмыльнулся Президент. — А что… если понадобится, ОНИ придумают и не такое объяснение».
Под этим «они» Русаков конечно же имел в виду не командование сторожевика. Латиноамериканского варианта военного путча он как раз не опасался. Все было значительно сложнее: путч созревал не в солдатских казармах и не в офицерской среде, а в самых высоких эшелонах власти — по существу, в стенах самого Кремля. Никогда еще Президент не чувствовал шаткость своего положения с такой остротой; никогда еще не находился он в такой близости от гибели, причем не только политической.
«Интересно, видят ли меня сейчас из кубриков корабля? — попытался Русаков отвлечься от горьких раздумий о превратностях своего кремлевского бытия. — Наверное, видят».
Президент знал, что в свои сверхмощные бинокли морские особисты просматривают значительную часть его крымской ставки, а коль так, то все может быть…[1] Да, конечно же они все видят и откровенно завидуют, не догадываясь, что Президент почти так же тайно завидует им. Любому, наугад взятому. Словом, убрать бы этот сторожевик, чтобы не мозолил глаза и не мешал работать над выступлением…
Но Русаков понимал, что убрать его нельзя, потому как не положено из соображений безопасности. Этому «не положено» обязаны были подчиняться все, в том числе и он, все еще каким-то чудом удерживавшийся на троне властителя величайшей из мировых держав.
Звонок телефонного аппарата заставил его внутренне содрогнуться. Не оглядываясь, по звуку трели, он определил, что это ожила линия внутренней связи. Ожить-то она ожила, но с какой стати? Никаких звонков в это время он не ждал. И вообще… По «внутренней» его тревожили крайне редко. В особых случаях, быть которых в это время не должно.
— Товарищ Президент? — раздался в трубке слегка хрипловатый и в то же время по-армейски жесткий голос. — Извините. Докладывает полковник Буров.
— Кто-кто? — поморщившись, переспросил Русаков.
— Полковник Буров, — ничуть не смутившись, подтвердил офицер. Наоборот, теперь голос полковника показался еще более вызывающим. — Начальник охраны резиденции Президента.
«Уже не «охраны вашей резиденции», а «охраны резиденции Президента»! — резануло Русакова, которого вдруг начала задевать любая мелочь, даже этот суховатый «уставной» тон недавно назначенного начальником охраны то ли кагэбиста, то ли военного разведчика, в котором уже не ощущалось никакой службистской дрожи.
— Слушаю вас очень внимательно, — нервно, с надлежащим в таких случаях высокомерием отреагировал Русаков.
— Товарищ Президент, тут прибыла группа товарищей из Москвы. Просят срочно принять их.
Услышав это, Русаков решительно и почти похмельно покачал головой, просто отказываясь верить в то, что ему говорят.
— Какая еще «группа товарищей»?! [2] — по слогам, и даже не пытаясь скрывать сарказма, спросил хозяин виллы.
— Не могу знать, товарищ Президент.
— Какая такая группа, полковник?! Вы о чем это?
— Простите, товарищ Президент, но речь идет о товарищах, специально прибывших на встречу с вами из Москвы.
— Слышал, что из Москвы, полковник Буров, слышал. Но я никого не приглашал. Где они сейчас, на внешнем контрольно-пропускном пункте?
— Никак нет! Уже на территории. Недалеко от моей караулки, у внутреннего поста.
«Вот так вот, взяли и пропустили?! — изумился Президент. — Не получив моего согласия и даже не уведомив о прибытии? Что здесь, черт возьми, происходит?!».
— Кто-то из них находится сейчас рядом с вами?
Буров слегка замялся и неуверенно ответил:
— Никак нет, товарищ Президент. Но если вы прикажете, я могу пригласить их руководителя.
Врет, понял Русаков, кто-то из этой «группы товарищей» наверняка находится в кабинете рядом с ним. И на обман полковник решился лишь после того, как этот, из «группы товарищей», жестами приказал ему молчать.
Еще не зная, из кого именно состоит эта группа, Президент понял, что действительно произошло нечто из ряда вон выходящее, потому что просто так некая «группа товарищей» к нему, без предупреждения, не получив согласия, не прилетела бы. Тем более что официально он находится в отпуске.
В ту же минуту в кабинет несмело вошел его помощник Иван Веденин.
«В курсе?» — взглядом спросил его Президент, скосив глаза на трубку.
Тот, ничего не выясняя, решительно покачал головой. Но именно то, что он поспешил отмежеваться от московских гостей, даже не пытаясь уточнить, о ком или о чем идет речь, вызвало у Русакова подозрение. Глаза его недобро блеснули и угасли. Уж кто-кто, а старший помощник обязан был знать все. Даже то, что знать ему категорически не положено. Иначе на кой черт он здесь нужен?
Но если и помощник заодно с «группой товарищей», то как все это воспринимать? Пока он, глава «необъятной», загорает на пляже своей крымской резиденции, в Москве составляют против него заговор? Так, что ли, получается?!
