Тонко-прозрачные стрекозиные крылышки, суставчатые ножки с коготками, цепляющиеся за почерневшие от работы пальцы, и тельце, сине-синим огнем обжигающее ладонь. Чудо какое! Не то что держать в руке, а и видеть такое редко кому счастье выпадает.
Митрий так и застыл в борозде, навалившись на плуг и неловко вытянув руку. Спугнешь счастье — улетит, не вернется. Шевельнуться боязно. Да работать надо. Земля тяжелая, а солнце уж к земле клонится.
Делать нечего. Мужик шевельнул пальцами, пытаясь согнать непрошенную гостью, но та держалась крепко. Митрий озадаченно шевельнул бровями и сказал просительно:
— Эх, ты, насекомая! Часом, не ошиблась? Что тебе от Митрохи надобно? Ни рылом не вышел, ни достатком. Всего-то и есть — избушка-развалюшка, надел малый да плуг. А лошадь у Митяя беру — пахать чтоб. Лети, а?
«Насекомая» чирикнула осуждающе и еще крепче вцепилась в палец.
— Да мне допахать только! Лошадь Митяю обещался сегодня отдать. Ты уж прости…
Светящийся комочек легко вспорхнул с ладони и закружил над головой мужика.
Митрий приподнял плуг, цокнул на лошадь и пошел отваливать пласты земли, торопясь успеть до заката. И как-то легче ему стало. Будто не целый день в поле, а только вышел — тело поет, руки сами работы просят. Свой надел под самый конец пришлось пахать. Митяй иначе лошадь не давал: дескать, сначала с моим управься, а там уж как получится.
Плуг ходко шел, как по чернозему, а не подзолу серому. Лемех ни одного камня на задел, будто все они из почвы повылазили и грудой в речке утопились.
Солнце еще не всё за край ушло, когда Митрий остановил коня, поднял плуг из земли и положил его на борозду. Завтра заберет, ничего с ним не сделается. Осталось с Митяем разобраться.
Митяй придирчиво оглядел жеребца, недоверчиво хмыкнул и прямо спросил:
— Что с конем сделал?
— А что? — Митрий чуть струхнул. Вроде, и сам везде посмотрел — нигде даже опрелостей не углядел, да хозяину виднее.
— Потертость застарелая была. А теперь нету. Как лечил? Да так быстро?
— Ну, меня всякая животина слушается. Сама излечивается, коли есть в том надобность, — Митрий смотрел в землю и мял в руках шапку.
— Так и поверил я. Ага. Ладно, ступай, — Митяй махнул рукой.
Никто Митрия дома не ждал. Потому и за избой он как следует не следил, и животных домашних не держал — ни коровы, ни свиньи, ни даже собаки с курицей. А тут на тебе! Огненная животинка. Так и вьется над головой, чуть в волоса не лезет — сожжет, опалит. Где держать такую? Сколько не гнал ее Митроха — не хочет улетать. Порскнет в сторону от взмаха рукой и опять круги да коленца вокруг Митрия выделывает, словно ластится.
Ладно. Пущай живет. Пить-есть не требует, места мало занимает, да еще, говорят, счастье приносит. А на жительство ее в печку определим. Там огненному созданию самое место.
Митрий достал горшок из печки, поставил его на стол, сам сел на лавку. Голову руками подпер и засмотрелся на веселый живой огонек. Так спокойно и радостно никогда ему не было. Всю жизнь бы смотрел.
— Как же назвать тебя? Э-эх, малая… Живулечка… А так и назову, — Митроха скупо улыбнулся счастливой улыбкой и улегся спать прямо здесь же, на лавке, привалившись к стене.
В носу засвербело от пыли, Митроха чихнул и проснулся. Солнечные лучи ярко освещали неприглядное нутро Митрохиной избушки. Ну, и грязь! В таком месте огненному чуду никак невозможно жить. Захиреет. И не будет ему счастья.
Митрий как был, в одних штанах, выскочил в утреннюю холодрыгу, наломал веник из сорной ольхи, что за огородом росла, и увлеченно замахал, выметая мусор изо всех углов. И не заставлял он себя; в охотку чистоту наводил. Лишь бы его живулечке это понравилось…
Зажил Митрий по-новому. И по дому дела успевал, и в огороде, и в поле. Урожай такой, что и самому на жизнь хватило, и долги отдал, и еще осталось.
Работа в руках спорилась, всё удавалось — за что ни брался. Без дела усидеть не мог. Летом и без того работы навалом, с утра до ночи. Так с дневной работой засветло управится, и нет, чтоб отдохнуть — либо помогает кому, либо рукодельничает — корзины плетет, верши ставит.
Избу на два венца приподнял, сарай пристроил, новым тесом покрыл — и всё сам, помощи ни у кого не спрашивал. Дом аж засиял, и хозяин ему под стать.
Раньше сумрачный ходил, ворчал, а теперь радостный. Кого встретит — словом ободрит, посочувствует, поможет, коли надобно.
Но чем бы ни занимался, а мысли всё о живулечке. Как она там? Не скучает ли? Одобрит ли дела Митрохины? Не обидел ли ее кто-нибудь — что злой человек, что птица или зверь хищные. Еле дожидался, чтоб с работой закончить и к ней вернуться.
Сроднился Митрий с молчаливым светящимся шариком, который ничего и не делал вроде, но от его присутствия душа словно пела. И никого не нужно было…
Снег. Пушистый, легкий, мохнатый, колкий.
В этом году рано выпал, и сразу морозы ударили. Живулька мерзла, к печке жалась, почти и не виден ее синий огонек. Но и без того Митрий знал, что она здесь, с ним. Потому что хорошо на душе. Потому что счастлив он.
Стук в дверь разрушил благостное настроение Митрия. Надо вставать, открывать. Морока. Митроха не спеша подошел и спросил нарочито недовольно:
