Искатель, 1966 № 05

«Я ловко сети, Озрик, расставлял и угодил в них за свое коварство».

Шекспир, Гамлет

В то воскресное утро, когда я, по-соседски коротко постучав в фанерную дверь, вошел к Павлу Чернову, старший лейтенант милиции лежал на раскладушке с увесистым академическим томом Шекспира в руках.

— Привет, старый, — сказал он, не отрывая глаз от книги. — Вот наслаждаюсь, понимаешь ли, покоем, хотя мне, как детективу, положено денно и нощно гоняться за преступником. Ты никогда не писал детективных рассказов?

— Не писал.

— Жаль. У Шекспира нашел бы эпиграф для любого случая.

Я огляделся и, так как единственный стул был превращен в вешалку, уселся на стопу подписного Мельникова-Печерского. Говорили, что молодой следователь отличается профессиональной пунктуальностью и пристрастием к порядку, но, очевидно, эта черта характера исчерпывала себя в служебные часы. Дистрофичная желто-зеленая комнатенка, семь на два, была завалена книгами, которые декорировали пустоту, вызванную отсутствием мебели. Студенческие привычки дали буйную поросль в этих благоприятных условиях, где не властвовало, как в общежитии, комендантское око, а скромная милицейская зарплата поддерживала пренебрежительное отношение к житейским благам. На полу валялись бумажки, исписанные формулами, — это Чернов, не в силах отказаться от былой привязанности, факультативно изучал высшую математику; еще три года назад Павлу прочили блестящую научную карьеру, способности его к абстрактному мышлению были несомненны, но, поди ж ты, Эварист Галуа надел милицейский китель. Впрочем, китель — это для красного словца, обычно Павел носил импортный вискозный пиджачок.

Да, странные лейтенанты стали появляться в учреждениях, призванных блюсти общественный порядок, — чудаковатые, отмеченные неистребимой печатью индивидуальности, которую меньше всего ожидаешь увидеть в лике служащих строго официальных учреждений. Знамение времени, что ли… Впоследствии я уже не удивлялся, если в коридоре милицейского управления, в царстве людей действия, встречал задумчивых лобастых мальчиков, которые по своему облику и поведению больше подходили бы, скажем, научно-исследовательскому институту: очевидно, наука и исследование в соответствии с какими-то объективными законами вторгались в область, где ранее прерогативой обладало действие, отсюда и овеянный уже литературной славой тип юного и дерзкого гения, стремящегося познать и сокрушить старые истины для возведения новых.

— Если тебе все же придет в голову написать детективный рассказ, — продолжал Павел, — обязательно перечитай Шекспира.

— «Откупори шампанского бутылку или перечти «Женитьбу Фигаро», — в тон следователю ответил я.

Мне не хотелось завязывать серьезный разговор: всю неделю я безвылазно провел в редакции и жаждал реки, воздуха, легкомысленной воскресной болтовни.

— Нет, в самом деле, — сказал Павел, рассматривая гравюру, изображающую Полония, — вот пройдоха, который, несомненно, заслуживал быть занесенным в полицейскую картотеку, если бы такая существовала тогда в Дании. Шекспир великий мастер по части криминалистических загадок.

— Сообщи об этом на кафедру западной литературы. «Новое об английском драматурге. Шекспир и угрозыск».

— Кретин! Представь себя на месте следователя, который застает картину, описанную в финале «Гамлета». Разберись в этом хитросплетении смертей, где причинная зависимость запутана. Кто виновник, ну?

— Король, — бодро ответил я. — Мы, диалектики, все знаем априори. Далек он был от народа. На рыбалку поедешь?

Мне хотелось отвлечь приятеля от его вечной углубленности в профессиональные проблемы, которые он умел извлекать отовсюду с настойчивостью неофита. Так начинающий медик ищет в своих знакомых симптомы изучаемой болезни.

— Не поеду, — сказал Павел. — Жду звонка…

— Вот ты говоришь о детективе. Но о чем именно писать? Взял бы меня на расследование… — Говоря это, я и не предполагал, что в самом деле буду писать рассказы, главным героем которых станет следователь Павел Чернов. — Или вы все там такие секретные?

— Да нет. Отчего же не взять… Только нужно разрешение начальства, сам понимаешь.

— Попробуем. Да и ты скажи словечко. Комолов разрешит тебе.

— Может быть, и съездим вместе.

— Но только чтобы интересное дело, — сказал я и тут же устыдился своих слов, потому что Павел нахмурился и с треском захлопнул книгу.

— Ты говоришь как институтка. «Интересное дело» — а для кого? Да весь смысл нашей работы состоит в том, чтобы «интересных дел» не было. Нас больше радует, когда тревоги ограничиваются пустяком. Короче говоря, мы в основном занимаемся профилактикой.

— Ну, а если…

— Бывают и «если».

Спустя два месяца благодаря этому разговору я стал свидетелем — и даже участником — самого короткого расследования, которое когда-либо проводил Павел Чернов, а на долю этого парня выпало немало, потому что вскоре ему стали поручать самые запутанные дела. Впрочем, детективные истории следует рассказывать строго по порядку…

Звонок, которого я ждал так долго, раздался в самое неподходящее время — существует же закон «падающего маслом вниз бутерброда»! Я сидел в опустевшей редакции и, грызя ручку, обдумывал статью, посвященную силосованию соломы. Статью надлежало сдать через час, поэтому я ответил на звонок немым ругательством, широко распространенным в административных кругах: приподнял и тут же опустил трубку. Но звонок прозвучал снова.