>быль
И не просто И.-С. Бах, а именно Иоганн-Себастьян. Вот уже сутки, как Иоганн стоял в узкой земляной яме, и над поверхностью торчала только его голова, а руки были связаны сзади колючей проволокой. На дворе октябрь, в Сибири в это время белые мухи летают, а здесь, в Европе, тепло, летали еще мухи обыкновенные, и пчелы вдобавок. Лицо Баха заплыло от бесчисленных укусов.
И.-С. Бах терпеливо раскачивал проволочный узел. Не то, чтобы он собирался бежать. Куда тут убежишь: мало того, что вокруг — четыре избы с особистами и стрелками, да к тому же сам ослаб до того, что ветер дунет — и улетишь. Но стоять без дела Иоганн не умел. До войны шоферил, слесарил, чинил будильники, паял посуду, собирал радиоприемники, а тут направил свою изобретательность на колючую проволоку. И, когда на другой день два стрелка, не напрягаясь особо (в Бахе тела оставалось чуть-чуть), выдернули его из ямы, узел уже был ослаблен и правая рука вынималась.
Войдя в избу, Иоганн чуть не потерял сознание: на плите допревал в котелке гороховый суп с мясом, и запах этого супа был настолько густ, что Бах открыл рот и стал втягивать воздух в глупой надежде наесться. Бах уже забыл, когда он в последнии раз ел. Пожалуй, еще на передовой: привезли вот такой же суп, но доесть не смогли — потянуло ветром с нейтралки, и сладкий густой трупный запах отбил аппетит начисто. Бах часто вспоминал потом этот суп, и еще помидоры, которые вез его старшина. Баха вызвали в штаб, и он не знал, что вызвали его для того, чтобы арестовать. Через три часа должна была начаться атака. По дороге в штаб ему и встретился старшина: «Иван Севастьяныч, отпробуй свеженьких!». Да ну, подумал Бах, перед атакой-то наедаться: а ну как ранение в живот?! Потом в подвале все же давали хлеб: глинистый, водянистый, но хлеб. А уж в одиночке, устроенной в хлеву, в день давали только кружку воды и горсть сырой пшеницы.
— Ну, что? — спросил его следователь Король. — Будем подписывать?
Бах уже разучился говорить, да и сил не было. Он помотал головой: нет.
— На нет и суда нет. — мирно сказал Король. — А мы вот тебе очную ставочку устроим.
Теперь-то Король и впрямь королем смотрит. Бах вспомнил первую их встречу и даже сейчас усмехнулся.
— Сдайте оружие. — сказал ему тогда Король. Иоганн отдал ~вальтер~, неделю назад снятый им на нейтралке с высохшего трупа лейтенанта-москвича.
— Все? — спросил Король.
— Все! — сказал Бах, забыв, что в заднем кармане у него есть лимонка.
— Вы арестованы как фашистский шпион! — объявил Король.
Пораженный Бах как раз почему-то вспомнил про лимонку и машинально выложил ее на стол.
— Ты чего? — побелел Король, — Ты это чего? — и стал хвататься за кобуру, но кобуру, как всегда в таких случаях, заколодило.
— Да ничего. — сказал Бах. — Забыл, вот еще лимонка была.
Изъяв гранату, Король успокоился. Король начал орать и топать ногами. Бах узнал, что он, несомненно, фашист, потому что у него имя и фамилия фашистские, и что он подавал сигналы «раме», разложив портянки якобы для просушки, и что он пробрался в политруки, чтобы вести фашистскую пропаганду.
Иоганн говорил, что он сибиряк в третьем поколении, что имя получил от деда, ссыльного поляка и юмориста, и что папаня его и сейчас живет в Красноярске: запросите, проверьте. Иоганн говорил также, что если уж с ним тут вышло какое-то недоразумение, пусть Король хотя бы передаст выталкиватель для «Максима». Максим у них капризный, а через час атака, не дай бог патрон заклинит, а выталкиватель только один — и у него, у Баха: кто ж знал, что он к атаке не вернется; и вообще, может быть, сначала пусть сходит в атаку, а уж потом его арестовывают. Столько рвался на фронт, пару месяцев повоевал — и нате!
Пока они препирались, началась артподготовка, и стало ясно, что выталкиватель до батальона не дойдет. Бах обозлился и перестал отвечать на вопросы, но вопросов больше и не было: особисты, захватив с собой арестованых, бегом бросились в тыл. Они бежали километров двенадцать, и все это время Бах пытался убедить Короля, что это НАШЕ наступление, но убедить не смог и с тех пор не испытывал к Королю никаких чувств, кроме презрения. Король тоже про него, казалось, забыл: месяца два Бах просидел в подвале, и на допросы его почти не вызывали.
Поначалу Бах ничего не подписывал, поскольку считал арест ошибкой и надеялся на то, что все образуется само собой. Потом надежды изчезли, но остались слова капитана Филина, который в подвале был признанным лидером: «Не подписываи ничего! Подпишешь — расстреляют!». А теперь и подавно: со своей жизнью Бах давно уже простился, никаких желаний у него не было, горсть пшеницы он съедал с трудом, а когда стрелок вызывал его на оправку, то слышал в ответ только вялое «А пошел ты…»: оправляться было нечем. Бах медленно умирал, или даже умер. Умирало в пеллагре его тело, с которого сухая кожа сыпалась, как перхоть. Умирали его мысли и ощущения. Поэтому Бах равнодушно смотрел и на Короля, и на его коллекцию «указок» (шомпол, вентиляторный ремень, резиновыи шланг и прочие прелести). Месяц назад Бах содрогался, видя людей, допрошенных Королем: кожа на спине и ниже у них была черная, вздувшаяся. Сейчас шомпол вряд ли добавил что-нибудь к его ощущениям.
