Горькие шанежки

ЗА КИСЛИКОЙ-ТРАВОЮ

Живя на маленьком полустанке, семилетний Шурка Орлов сделал для себя открытие… Он узнал, что зимой жить скучнее, чем летом, а на короткой дороге интересного всегда меньше.

Открыл он это не сразу. Сначала-то времена проходили вроде бы одинаково. И все дорожки для него, четырехлетнего, были длинными и даже опасными. Вот шел он как-то один к озеру по тропке через огород. Тут из картофельной ботвы ка-ак выскочит какой-то зверь с черными полосками на спине и задранным вверх хвостом. Да еще и засвистал-заверещал! Шурка от испуга бросился назад, к дому и к матери, но оступился, шлепнулся на пузо, и тут уж одно спасение оставалось — зареветь во всю силу.

Но то время, когда Шурка бурундуков пугался, давно миновало. Вот уж второй год он живет в доме деда, хорошо изучил ближнюю округу с ее дорожками и дорогами. И теперь делит их на короткие и длинные. Короткие ведут к хорошо знакомому. Одна из них начинается от крыльца. Спускаясь между полосками огорода, приводит она к берегу озера. Эта дорожка тянется всего на сто шагов. Столько насчитал Шуркин дядька Клим, когда стрелял из ружья по мишени.

Ну, про дорожку до стайки, где живут корова Белянка, бык Пушкарь, кабанчик Васька и табушок канительных куриц, и говорить нечего. В ней и тридцати шагов не наберется. То ли она есть, то ли нет ее вовсе. Да еще посредине этого пути кладовушка с дровами, около нее козлы и огромный, затюканный топорами, чурбак.

Шуркин дед — пенсионер-железнодорожник — жил за линией, где всего два дома стояло: самого деда и еще казенный, на две половины. Одну половину занимали Ломовы, другую — Варнаковы. Остальные жили по другую сторону пути. В одном месте из-за насыпи поднималась крыша длинного станционного здания, а в другом — крыши других трех домов, называемых вместе почему-то казармой.

Туда-то, к станции и казарме, от дедова двора вели еще две короткие дорожки. По одной ходили к поезду и колодцу, по другой — со следами тележных колес — добирались до переезда через линию и к широкой песчаной дороге между полустанком и деревней, стоящей на покатом бугре вдоль пади с озерами и речкой Безымянкою посредине.

Широкая эта дорога вначале была длинной для Шурки. Года полтора назад, вместе с бабушкой, которая видела плоховато, сходил он по этой дороге в деревню. С той поры запомнил шаткий мосток через речку, гудящие трактора на машинном дворе колхоза, густые черемуховые сады у деревенских домов и две высокие, как семафоры, лиственницы у ворот охотника Романа Пронова — хорошего знакомого Шуркиного деда. Долгое было путешествие.

А теперь он и эту дорогу короткою называет. Привык: целый год бегал по ней в деревенскую школу. Правда, в осенние холода и зимой она не всегда бывала, короткой. Особенно когда ветер. Против него пока до школы дотопаешь — нос синей сливой становится. Но как только крепчал лед, Шурка вместе со своим одноклассником Петькой Варнаковым и дружками со станции бегал в школу прямиком через озеро.

На этом Шуркины дороги, считай что, кончались. Отчего другой раз скучно ему бывало. Двух лет не прожил у деда, а все вроде бы знает. И чего не знать-то? Озеро с речкою рядом. До станции или на казарму за три минуты добежать можно. А там и каждое крылечко известно, и тополя, что дома окружают, почти все знакомы в лицо. У одного, вон, дуплина до самого комля протянулась, у другого нижняя ветка засохла и на ней устроили качели на толстых веревках… Есть тополь, на котором воробьишки всегда собираются, а у самого большого дерева корни широко раскинулись и выступают из земли, как вены на темных руках Шуркиного деда.

На станции и на казарме, понятное дело, много чего интересного бывает. Там ребятишек полно, разные люди приезжают и уезжают, местный поезд останавливается. Но вот хотелось Шурке дойти до конца широкой дороги. Она проходила через переезд и, разделяя дома, утягивалась за покосы. Для Шурки дорога кончалась у ближних кустарников на равнине. Но прошлым летом, играя с дружками, забрался он на чердак казармы. Глянул оттуда и, удивленный, даже затих. Дорога-то, оказывается, у тех кустов не кончалась. Да и многое там не кончалось: ни небо, ни покосы, ни сами кусты. За ними лес начинался и сопки, спины которых поднимались одна за другой, будто в том месте разлеглись на отдых большие коровы. В те сопки и уползала дорога. Оттуда в тихие дни до полустанка долетали глухие раскаты. Слыша их, Шурка сперва оглядывался, отыскивая глазами грозовую тучку, но потом ему объяснили, что это стреляют за лесом и сопками, на танковом учебном полигоне.

Были и другие длинные дороги, не хоженные Шуркой. Одна, узкая — в тележный след, — начиналась за стайками у казармы и, сворачивая, уводила к Телковой заимке. Другая тянулась вдоль линии. В западной стороне она запутывалась, в улицах большой станции Узловой, а пробираясь на восток, огибала выемку с рельсами и, петляя между сопками, подходила к еще одной железнодорожной станции. Поближе начинались делянки колхозников из деревни и огороды, на которых разъездовские сажали картошку, тыкву, фасоль да подсолнухи. В той-то стороне Шуркины дружки со станции и казармы бывали. А вот Шурке не удавалось никак…