Небольшая тускло освещенная комната. За столом заставленными бутылками сидят трое.
БАРТО (тянется вилкой за огурцом). Корнюш, заснул, что ли? Давай по маленькой!
МАРШАК (оживленно). Один стакан – хозяину,
Другой стакан – хозяйке,
А третий – детям маленьким,
Что пропили фуфайки.
Барто и Маршак громко смеются, Маршак разливает по рюмкам, Корней Чуковский неподвижно сидит уставясь в одну точку.
МАРШАК (с полным ртом). Что-то Борьки нет.
БАРТО. Он звонил, позже подойдет
МАРШАК. Ну подождем спешить все равно некуда. Слушай, а че у тебя имя-фамилия такая странная? Вроде же русская?
БАРТО (лениво отмахиваясь). Отстань, а? Давай лучше потанцуем.
МАРШАК. Не, правда почему? И Корнею тоже интересно. А, Корней?
ЧУКОВСКИЙ (нехотя). Интересно…
БАРТО. Да, долгая история родители до революции с Рерихами знались. С Клизовским дружили на этой почве и имя дали – Агни. Вот такая я жертва духовного общения. А ты у нас еврейчик.
МАРШАК (хрустя огурцом). Иудейчик.(Подходит к стеллажу с пластинками.) Что поставить?
БАРТО. Что-нибудь красивое.
МАРШАК. Вагнера поставлю…
БАРТО. Сойдет.
МАРШАК (ставит пластинку, подходит к Барто, галантно протягивает руку). Зажжемся в танце?
Барто встает, они танцуют.
МАРШАК. Слушай, давно хотел спросить, как ты стихи свои пишешь?
БАРТО. Творческая тайна.
МАРШАК. Да ладно…
БАРТО. А ты как?
МАРШАК. Через пузырь.
БАРТО. В смысле?
МАРШАК. Ну есть у меня пузырь, через который я и пишу…
БАРТО. В смысле по синьке? (Щелкает пальцем по горлу.)
МАРШАК. Нет, конечно.
БАРТО. А все же?
МАРШАК. Объясняю. Есть два вида поэтов: одни пишут сердцем, а вторые…
БАРТО. Пузырем.
МАРШАК. Не совсем.
БАРТО. Ты меня запутал.
МАРШАК. Ты представь себе русское поле, вернее то место, где земля смыкается с небом.
БАРТО. Представляю.
МАРШАК. Там нет ничего, ни монастырей, ни коров, ни крестьян, в общем ничего такого, что составляет понятие «русское поле».
БАРТО. Погоди, погоди понятие «русское поле» не включает в себя крестьян и коров. Оно же такое пустынное, только черепушки, вороны и ветер: у-у-у…
МАРШАК (довольно). Вот.
БАРТО. Что вот?
МАРШАК. Пузыри пошли…
БАРТО. Ты издеваешься?
МАРШАК. Ага.
БАРТО (шутливо толкая его в бок). Я все время на твои приколы ведусь.
МАРШАК. Это че, а помнишь в Таллинне?
БАРТО. Помню. (Внезапно темнеет лицом.) Пойдем сядем, а то Корней совсем заскучал…
Мрачный и взлохмаченный Чуковский никак не реагирует на возвращение коллег.
БАРТО. Корнюш, че не весел?
МАРШАК. Знаешь, сколько невеселым дают? От двух до пяти…
Маршак и Барто смеются.
БАРТО (участливо). Нет, правда, что с тобой? Какая муха тебя укусила?
ЧУКОВСКИЙ. Цокотуха.
Маршак и Барто смеются.
МАРШАК (потирая руки). Узнаю, давай по маленькой. (Разливает, выпивают.)
БАРТО. Хорошо сидим.
МАРШАК (закуривает, откидывается на спинку стула). Я вот ребята заметил, как только начинаешь пить с людьми тебе по духу не близкими…
БАРТО. Стаканы становятся склизкими.
МАРШАК. В точку. Именно склизкими. И весь мир противен.
ЧУКОВСКИЙ. Америку открыл.
МАРШАК (встает, выпускает мощный клуб дыма). Я вот недавно был на встрече с читателями, новое читал, про армию, про колхоз, хорошо, надо сказать, читал. Так вот встает, значит, мужичок лет под пятьдесят и говорит: «А почему вы про евреев не пишите?» Я растерялся, что сказать не знаю, бумажку в руках комкаю, а все на меня уставились и ждут.
БАРТО. А ты че?
МАРШАК. А я подумал и говорю: как, мол, не пишу? Еще как пишу. Вот извольте:
Евреи жадно воплощают один
Нецелевой вопрос:
Зачем Господь их так отметил,
Как орден выдав длинный нос?
Зачем укутал их снегами,
Зачем по миру раскидал?
Затем, что этими дарами,
Он русских от беды спасал.
БАРТО. Здорово!
ЧУКОВСКИЙ (хмыкая). Сейчас придумал.
БАРТО. Правда?
МАРШАК. Ага.
БАРТО. Ах ты, врун подлый, разливай давай.
Маршак разливает, выпивают.
МАРШАК. Сейчас статью пишу «Каким должен быть детский писатель».
БАРТО. Детский писатель должен быть непьющим и за всех душой болеть.
МАРШАК (жуя). А так бывает?
БАРТО. Вот я…
МАРШАК (перебивая). Вот я, вот я превращаюсь в воробья! Пишущий болен, пишущий для детей неизлечимо больной. Был такой немецкий поэт Фридрих Кох, писал для детей считалочки, в сорок под себя мочился и с погремушками ходил. Ли-те-ра-ту-ра это саморазрушение, дорогая моя, Агния Львовна, самоубийство проще говоря.
БАРТО. И что нам теперь делать?
МАРШАК. А ничего уже не поделаешь, раньше надо было думать.
БАРТО. И все же?
МАРШАК. Ну не обращать внимания на эту сторону, а думать о приятном.
БАРТО. А если все мысли о литературе?
МАРШАК. Это у тебя что ли?
БАРТО (поспешно). Ну… бывают ведь такие люди?
МАРШАК (игнорируя вопрос). Корней спой что ли а?
ЧУКОВСКИЙ (медленно поворачивая голову к Маршаку). Типа?
МАРШАК. Народное. Голос крови.
ЧУКОВСКИЙ (хмыкая). Про степлер?
МАРШАК. Давай.
ЧУКОВСКИЙ (по обхватив голову руками, поет).
А-а-а-а дело было под Тамбовом,
А де зеленый виноград,
А де хто горилку пье,
А тех нет уже давно.
А только степлер закатился
А во зеленую волну,
А оттуда да на волю,
А-а-а очнулся как не помню.
Некоторое время сидят молча, Барто всхлипывает.
МАРШАК. Ну, давайте по маленькой. Хорошая песня, сколько раз слушаю, смысла не понимаю, а сердце из груди рвется.
