— Сначала огонь оближет твои пятки. Потом поднимется выше и станет лизать твой детородный член, пока он не начнет тлеть, как гнилая морковь! Это будет медленный, очень медленный огонь, дон Филиппо! Все удары шпаг, которые ты изведал за свою грешную жизнь, покажутся тебе комариными укусами в сравнении с той болью, которая ждет тебя. Нет ничего ужаснее, чем казнь на медленном огне, и нет палачей опытнее, чем наши, — голос судьи, поднимавшийся из подземелья его души, отвергшей свет и соблазны мирской жизни, умолк. Но его горящие глаза аскета все так же неистово сверкали, впиваясь в бледное лицо узника.
Дон Филиппо, красивый идальго с талией танцовщицы и кулаками молотобойца, понимал, что речь судьи — не всплеск слепой ярости импотента, возомнившего себя праведником, а начало изощренной пытки.
Его слова были таким же страшным оружием, как раскаленные щипцы или тиски для размозжения костей. От них веяло жаром паленого человеческого мяса и ледяным холодом тайных захоронений. Дон Филиппо был не в силах отвести руку палача, но попытаться не слушать судью он мог.
Дон Филиппо перевел взгляд на зарешеченное окно темницы, где копошились голубки.
Почувствовав, что жертва ускользает из его когтей, судья черным вороном кинулся к окну:
— Прочь, мерзкие птицы!
Голуби взмыли в пропитанный запахом спелых персиков воздух Кастилии, унося что-то золотистое, привязанное к лапкам. И узник проводил их тоскливым взглядом.
— Дон Филиппо, — голос судьи стал неожиданно вкрадчивым, почти ласковым. Так молодая свинарка ласкает поросенка, которого ей предстоит зарезать. — Неужели тебе не хочется жить?
— Жизнь дорогая штука, судья, хватит ли у меня дукатов, чтобы выкупить ее у вас?
— Цена не велика. Дон Филиппо, отрекись от своих двух жен, — от этих двух ведьм, помутивших твой разум, — и ты спасен.
— А что ждет их?
— Костер! Пусть ведьмы сгорят в огне! — глаза судьи загорелись новым неистовством.
— Я люблю их обеих. Одну — черненькую и быструю, как крыло ласточки, и другую — пушистую и светленькую, как ее брюшко. Для того, чтобы это понять, надо хоть что-то иметь в штанах, судья.
— Мерзкий многоженец! Ты!.. — судья ошпарился собственной яростью, как повар опрокинутым кипятком. — Ты извращенец, нарушающий законы природы!
— Взгляните на эти растения, судья, — с улыбкой, пробужденной отчаяньем, дон Филиппо указал на толстые, мучнистой белизны отростки с головками цвета обсосанных губ, свесившиеся в келью. — Они тычутся в темноте, желая погрузиться в блаженную влагу. Не так ли мужчина ищет чрево, способное произвести дитя его мечты? А что сталось бы с лошадиной породой, судья, если бы лучшего скакуна вели к одной и той же кобыле? Порода выродилась бы. Не ждет ли то же самое род людской, погрязший в единобрачии? Я специально говорю о лошадях, чтобы вам было понятнее. Ведь, судя по форме ваших штанов, с вами бесполезно говорить о сексе.
— Гнусный выродок! — заскрипел зубами судья.
— Может быть, вы и правы. Новая любовь обычно затмевает старую, как восходящее солнце затмевает застоявшуюся луну. Но мне светят сразу два солнца — я полюбил вторую, не разлюбив первую. И почему, черт вас всех побери, человек, нашедший вторую жемчужину, должен вышвырнуть первую?
— А подумал ли ты, дон Филиппо, об этих бедняжках, твоих женушках. Как противно им делить тебя, похотливого пса?
— Не спорю, судья, кому-то это противно. Но мои возлюбленные неразлучны, как крылышки и грудка ласточки, и вряд ли вы найдете во всей Кастилии подруг, которые так нежно ворковали бы друг с другом, как они.
— Если бы ты, дон Филиппо, как другие почтенные люди, сделал одну из них любовницей, мы бы закрыли глаза на твои провинности.
— Нет, судья, я не отрекусь ни от одной из них. Можете меня сжечь или четвертовать, но обе они — мои законные жены. Я не куплю избавление ценой их мучений!
— Так воркуйте же на костре все трое!..
Судья не договорил. Его челюсть, выбитая рыцарской рукой дона Филиппо, отлетела в сторону. Из разверзшейся пасти посыпались металлические детальки, пружинки, какие-то диковинные штучки.
— Боже праведный! — ужаснулся узник.
— Пришел твой конец, несчастный — голос судьи проскрипел, как ржавый клинок на точиле.
— Проклятый колдун! — дон Филиппо снова рванулся на врага, но на этот раз не сумел застать его врасплох.
Во лбу судьи открылся третий глаз. Из него ударил изумрудный луч, и тотчас неведомая сила парализовала идальго. Он замер посреди комнаты, как глиняная статуя.
— Колдун! Ха-ха! — судья окончательно пришел в себя. — Пройдут сотни лет, дон Филиппо, прежде чем люди научатся выговаривать слова «НЛО», «робот», «инопланетянин». Сейчас ты примешь смерть. Но прежде, по законам моей планеты, время на которой течет не так, как у вас, я обязан объявить причину, заставившую меня вынести этот приговор.
Ты никогда не задумывался, дон Филиппо, почему многоженство есть на Ближнем Востоке, в Африке и нет, скажем, во Франции или Германии? Это моих рук дело. Я провожу гигантский эксперимент: юг я отдал многоженству, север — единобрачию. Когда мой опыт закончится, я буду владеть тайной человеческой расы. И горе тем, кто доживет до этого дня! Ты, дон Филиппо, едва не сорвал эксперимент тем, что пытался утвердить многоженство на севере. Ты опасен для нас и будешь умерщвлен!
