Том Йоркфилд всегда несколько недолюбливал своего сводного брата, Лоренса, но с годами это отношение превратилось у него в терпеливо-снисходительное чувство безразличия. Впрочем, у него не было каких-либо особых причин не любить его; для Тома он всегда оставался одним из тех родственников, с которыми у него не было ни общих интересов, ни вкусов, однако не имелось причин и ссориться. Лоренс ещё в юном возрасте покинул ферму и существовал на небольшое наследство, оставленное ему матерью; своей профессией он выбрал живопись и, судя по слухам, сумел преуспеть в этом занятии настолько, чтобы его душа не разлучалась с телом. Он специализировался на изображении животных, и ему везло с покупателями. Сравнивая себя со своим сводным братом, Том всегда испытывал приятное чувство превосходства, — он был фермером, а Лоренс оставался всего лишь рисовальщиком и никем болеё, хотя, при желании, его можно было уважительно величать анималистом; и пусть ферму Хелсери никак нельзя было отнести к числу крупных, она вот уже несколько поколений находилась в семейном владении, и выращиваемый на ней скот пользовался определенной репутацией. С имевшимся у него небольшим капиталом Том делал всё, что мог, для повышения породистости своего небольшого стада, и его усилия, наконец-то, увенчались успехом: ему удалось вывести такого быка, — он назвал животное Эльф Клевера, — равного которому не было ни на одной соседней ферме. Вряд ли он произвел бы сенсацию на представительной выставке рогатого скота, однако можно было не сомневаться, что любой фермер пожелал бы иметь у себя такое могучеё, красивое и здоровое молодое животное. Об Эльфе Клевера много говорили в базарные дни в Кингз-Хэде, и Йоркфилд клялся, что не расстанется с ним и за сотню фунтов; впрочем, сотня фунтов — большие деньги для скромного фермерского хозяйства и потому любая сумма свыше восьмидесяти фунтов, скореё всего, устроила бы его.
Вот почему Том с особым удовольствием повел Лоренса, когда тот нанес ему один из своих редких визитов, к загону, где в одиночестве коротал время Эльф Клевера, соломенный вдовец пасущегося гарема. Том чувствовал, как в нём вновь начинает просыпаться былая неприязнь к своему сводному брату; ему показалось, что художник стал вести себя более манерно, одеваться — менее прилично и в его интонациях появились слегка покровительственные нотки. Его совершенно не заинтересовало цветущеё картофельное поле, однако он с энтузиазмом разглядывал желтые сорняки, выросшие возле ворот и самим своим существованием словно бросавшие вызов владельцу фермы, где прополке всегда уделялось весьма пристальное внимание; от Лоренса ожидались хотя бы несколько приличествующих случаю слов, когда ему продемонстрировали группу упитанных чёрных ягнят, буквально напрашивающихся на комплименты, — а он вместо этого пустился в совершенно неуместные рассуждения, избрав темой разнообразие оттенков листвы дубовой рощицы, разросшейся на соседнем холме. Теперь же художнику предстояло увидеть гордость и славу Хелсери; сколь бы сдержанным и скупым на похвалы ни был Лоренс, он, несомненно, должен был по достоинству оценить выдающиеся качества этого грозного животного. Несколько недель тому назад, когда Том приехал по делам в Тонтон, сводный брат пригласил его посетить находившуюся в том же городе студию, где он выставлял свою картину, — большой холст, на котором был изображен бык, стоявший по колено в густой болотной траве. Работа, несомненно, была неплоха, и Лоренс испытывал вполне понятное чувство гордости; «это лучшее, что я создал», — вновь и вновь повторял он, и Том великодушно согласился, что бык и впрямь вышел, как живой. Теперь же повелителю кистей и красок предстояло увидеть живую картину, воплощение силы и красоты, существо, постоянно пребывающеё в движении, а не застывшеё навечно в фиксированной позе между четырьмя планками рамы. Том открыл крепкую деревянную дверь и первым вышел на устланный соломой двор.
— У него мирный нрав? — осведомился художник, когда молодой бык с рыжей курчавой шкурой, явно заинтересовавшийся гостями, сделал несколько шагов в их сторону.
— Иногда он бывает игривым, — ответил Том, предоставив брату догадываться, не относилась ли игра в догонялки к любимым развлечениям быка. Лоренс небрежно похвалил внешний вид животного, поинтересовался его возрастом, а затем неожиданно перевел разговор в другое русло.
— Ты помнишь картину, которую я тебе показывал в Тонтоне? — спросил он.
— Да, — буркнул Том. — Бык с белой мордой, забредший в какую-то топь. Я, признаться, не в восторге от герефордских быков; слишком уж они неуклюжи и кажутся совсем безжизненными. Но, наверное, именно поэтому их легче рисовать; то ли дело этот малыш, — не знает ни минуты покоя, не так ли, Эльф?
— Я продал ту картину, — с нескрываемым самодовольством проговорил Лоренс.
— Да ну? — отозвался Том. — Рад слышать. Надеюсь, цена устроила тебя?
— Я получил за неё триста фунтов, — сказал Лоренс.
Том повернулся к нему — его лицо медленно заливала краска гнева. Триста фунтов! В самом лучшем случае он не смог бы выручить за своего драгоценного Эльфа Клевера больше сотни, тогда как покрытый лаком кусок холста был оценен втрое дороже. Для Тома это звучало, как глубочайшее оскорбление, тем более досадное, что оно только подчеркивало триумф снисходительного и самодовольного Лоренса. Молодой фермер всего лишь собирался чуть-чуть сбить спесь со своего сводного брата, продемонстрировав ему своё главное сокровище, а вышло наоборот, — цена, заплаченная за какую-то картинку, которую намалевал его брат, заставляла выглядеть самого Эльфа Клевера малозначащей дешёвкой. Это была чудовищная несправедливость; в самом деле, что такое картина, как не ловкая имитация жизни, тогда как Эльф Клевера реально существовал, был властелином в своём маленьком мирке, местной знаменитостью. Даже когда он умрёт, его индивидуальность не исчезнет окончательно. Его потомки будут пастись на лугах среди этих холмов и долин, обитать в коровниках и давать молоко, их отличные рыжие шкуры станут оживлять пейзаж, привлекать к себе внимание на рынках. Люди будут замечать хорошую телку или пропорционально сложенного молодого вола и говорить: «О, это из потомства старины Эльфа Клевера». А всё это время картина будет висеть, безжизненная и неизменная, покрытая лаком и слоем пыли, движимое имущество, которое сразу перестанет что-либо значить, если перевернуть её к стене. Все эти мысли вихрем пронеслись в голове Тома Йоркфилда, но ему трудно было облечь их в слова. И когда ему, наконец, удалось дать выход своим чувствам, он выразился резко и прямо:
