Пламя факелов, установленных в дюжине подсвечников на стенах, вспыхивало и трепетало, порывы проносившегося по залу сквозняка задували стоявшие на длинном столе свечи.
Иден чувствовала приближение грозы. Она подала знак Ролло, который растянулся на соломе позади двух громадных собак, сытый и подремывающий после еды. Серв мгновенно вскочил, схватил лежавший за скамьей шест для занавесей и задвинул гардины из грубой красно-коричневой ткани на высоких окнах, закрытых ставнями. Его тень скользнула вверх по каменным стенам.
— Не надо ли подбросить еще дров, миледи? Ночь будет холодной. Может, и снег пойдет.
Иден поежилась и поплотнее закуталась в темно-зеленый плащ из дорогой шерсти. Она ненавидела зиму. Казалось с тех пор, как уехал Стефан, она все время мерзнет. А в подобные вечера, когда демоны вихрей неистовствовали за окном, заставляя скрипеть и стучать ставни и двери, ей было особенно одиноко.
Ее теперешнее положение единственной госпожи и суверенной властительницы Хоукхеста являлось слабым утешением; ей приходилось в одиночестве сидеть во главе стола и довольствоваться бокалом вина в обществе своего капеллана либо игрой в триктрак с бейлифом — единственно доступными развлечениями. Правда, они будут при этом говорить ей о Стефане, вызывая в ее воображении картины Святой Земли — страны из песен менестрелей. Она знала, их цель — доставить ей удовольствие, но когда она слушала их, ей представлялось, что муж ушел в какой-то плоский мир, изображенный на карте или представленный экзотической сценой на гобелене, — так далеки от реальности были рисуемые ими картины с воинами в чалмах и женщинами в чадрах из мира изысканной роскоши и варварской жестокости.
Сначала она не могла поверить в то, что он на самом деле стал носить Крест. Стефан жил с ней в ее поместье в Хоукхесте с детских лет. Единственная наследница своего отца, она была помолвлена в семилетнем возрасте. Он появился в их семье, когда ей исполнилось десять, чтобы иметь достаточно времени на знакомство с достоинствами приобретаемого наследства. Для одинокой девочки, оставшейся к тому времени без матери, привлекательный задумчивый мальчик стал обожаемым старшим братом, которого никогда у нее не было. Ему было шестнадцать, и он олицетворял всех героев ее любимых легенд: в нем соединились Ланселот, Роланд и Тристан. По достижении ею пятнадцати лет они поженились и три года пребывали в новом, удивительном состоянии всего лишь три коротких восторженных, спутанных года тьмы и яркого света, а потом прозвучал призыв к Крестовому походу. Стефан, идеалист, пылкий поборник христианства, верный идеалам рыцарства, готовый беззаветно служить великому гиганту в золотых доспехах — своему королю, был в числе первых, прикрепивших на плечо белую шелковую нашивку.
Потом почти два года от него не было ни слуху ни духу. Оставалось только ждать. Дошли известия, что его отряд участвовал в осаде города Акра — возможно, он был все еще там, живой, ведь город по-прежнему осаждали. Но больше известий не было: кому-то было суждено жить, а кому-то умереть.
Иден ночами молилась за мужа. Временами, когда совсем уж одолевала необходимость поддерживать благосостояние шестисот акров земли и ста двадцати душ, она давала волю слезам, не зная толком, о чем она плачет — о том ли, что его нет с ней, о том ли, чтобы он вернулся, или просто о том, что ему пришлось оставить семью. Уже было и еще будет много таких ночей. Но сидеть и смотреть на огонь, согревая воспоминаниями застывшее сердце, как женщина втрое ее старше, — это не для нее. Всего двадцать лет жила она на свете и была дерзкой, яркой и быстрой, как солнечный луч. Ее тело и душа взывали к освобождению от тягостной епитимьи, наложенной на нее непонятно за какие грехи. Почему она не может танцевать, бегать, заниматься любовью, рожать детей — жить полной, бьющей через край жизнью, какой живут другие женщины? Судьба распорядилась так, что она стала смотрительницей и экономкой, судьей на своих землях, управительницей в своем поместье, но она не была больше женщиной, скорее, неким неизвестным созданием, собственным бесполым двойником. Она не думала, что продержится еще долгое время. И, как не раз уже поступала она в эти одинокие вечера, — Иден, отослав сервов, попыталась пробудить свои чувства музыкой. Она училась играть на лютне с тех пор, как услышала от пилигрима, как восхищаются этим искусством дамы при дворе королевы Элеоноры. Раньше отец частенько обещал ей, что в один прекрасный день она отправится в Винчестер или Лондон и своими глазами увидит чудеса придворной жизни Плантагенетов, но время шло и шло, а обещание так никогда и не исполнилось. Может быть, когда-нибудь, после возвращения Стефана.
Она нежно коснулась тонких струн своего инструмента, лаская округлую деку любящими руками. «Мой любимый уехал в Иерусалим», — пела она, стараясь сдерживать предательскую дрожь в голосе. Она допела куплет и наполнила свой бокал до краев кипящим медом из чаши, стоявшей на камине. Мед был приправлен драгоценной корицей — ее привез сэр Годфри, ее отец, из второго Крестового похода; столько лет прошло, а она до сих пор не потеряла свой аромат. Иден заворачивала корицу в листья и хранила ее в коробке с плотно закрывавшейся крышкой. Выдержанный мед превращался в метеглин — волшебный напиток короля Артура и его рыцарей, бальзам для старых костей и угрюмого нрава.