Это оказалось больно. Ощущалось, будто связи рвутся с треском… Словно руку от тела… живьем… Так мучительно рвались связи угасающих клеточных полей и центральной полевой структуры, в просторечии называемой душой. Этих связей насчитывалось десятки триллионов. Наверное, именно одновременность разрыва создавала ощущение боли, потому что и раньше связи рвались постоянно и множественно, но тут же на замену старым приходили новые, и процесс проходил безболезненно.
Душа мыслит, потому что является хранительницей разумной жизни. Причем, мыслит по-русски, потому что еще несколько мгновений назад она принадлежала русскому мужику. Но вот он скопытился, дал дуба и сыграл в ящик. Не слишком импозантный ящичек, да и тесноватый, но сам виноват — не заработал себе на полированного красавца и лимузинистый катафалк. Не браток, чать, и не политик, а нищий бывший ученый, а потом пенсионер с параноидальным уклоном в графоманию. Стишки на старости лет кропать принялся — вспомнил молодость. В детство впасть еще не успел, но до юности добрался. Помню образчик на есенинские мотивы про катафалк, пророчество, так сказать:
И меня на желтом катафалке
Мощью в сто коней
Повезут по серому асфальту
Накормить червей.
Сыто чавкнет, гроб глотая, глина,
Прошуршит песок,
Матюгнется вдруг могильщик длинно,
Свой прозревши срок…
Тех, кто остался, жалко. Что умершему? Еще способное в нем чувствовать — вот оно: чувствует и соображает, сохраняя угасающие обертоны бывшей личности. И практически бессмертно, если забыть, что во вселенной нет ничего бессмертного, в том числе, и самой вселенной, но в определенных временных рамках можно и так постулировать. А вот те, кто остался, пребывают в неизвестности и тоске вечной разлуки. Их связи тоже рвутся по живому. Но для меня жизнь продолжается, пусть и совсем другая, а для Нее, для любимой, она фактически закончилась. По крайней мере, та, привычная, в которой был я. Хорошо, что дочка смогла приехать — она не даст матери глупость сотворить, удержит. Я ее заранее проинструктировал, чтобы в таком случае глаз не спускала и от себя не отпускала. Вот увезет к себе в Россию, в Петропавловск-Камчатский, где ее муж морским офицером служит, одарит бабушкиными заботами, которых мы тут не знали, может, тогда и полегчает на душе?
А ведь верно сказано — «на душе»: любящие души образуют мультисолитон[1] — единую устойчивую волновую структуру! Вот почему мне так больно!.. Не только в клетках дело, а в распаде мультисолитона на отдельные индивидуальные солитоны. Мне-то тут поможет вся структура мироздания, а там, у живых, еще неизвестно, чем кончится…
Да — клетки угасли, а боль осталась. Возможно, ослабла слегка, но осталась.
Вот уж никогда прежде не подумал бы, что волновая структура способна испытывать боль! Ее рецепторы — это точки приема информации. А сколько ее ко мне поступает — не берусь даже оценивать. Чувствовать вселенную — это вам не человеческим телом управлять. Другого уровня задачка. Хотя во плоти мне тоже приходилось ее чувствовать, но, скорее, как панцирю или защитному экрану: спасать клеточки тела требовалось от пагубного вселенского воздействия, ибо тело нежное не рассчитано на эти частоты, поля и их энергии. Приходилось для разных участков частот до семи экранов держать вокруг плоти трепетной. Иначе испепелили бы, с ума свели, муки адские дав отведать перед этим. Так что, на самом деле, человек в этих экранах, как космонавт в скафандре. Собственно, он и есть космонавт на космолете по имени Земля. У которого свои защитные экраны общего пользования.
Я начал различать, какие именно связи сейчас разрываются, к кому они тянутся. Вот эта — к жене, вместе с которой мы вершили духовное единство, к коему подключались остальные. Прежде всего, дочь.
Я чувствую растерянность дочери, привыкшей к тому, что родители всегда есть. Пусть далеко, но душой в любой момент можно потянуться и достать. Приобщиться к их жизни… Ох, береги мать, доченька! Береги ее, сколько сможешь! Она еще не выработала свой жизненный ресурс, я это хорошо вижу, хотя сейчас она искренне безутешна. Ей очень больно, но она полна жизни и вполне может стать частью нового вашего единства. Если ты ей поможешь, она и станет.
Зятя и внука я почти не чувствую. Юридические лица… Так уж сложилось — вроде и планета не слишком велика, да проезд кусается. Наш пенсионер финансовой удавкой к своей клетке прикован… Зять сочувствует жене, а для внука дед — пустой звук, который время от времени мама произносит. Нет живой связи. Зато и боли нет.
Друзья? Их много не бывает. У меня тоже один остался. Рассыпается старый пень, а еще стоит. Вцепился в землю. Молодец! С ним — да, многое связано в душе. Ему больно, мне — тоже. Но, вообще-то, мы, старики, заранее друг с другом прощаемся, свыкаемся с мыслью и неизбежностью. Спать ложимся, не зная, кто из нас завтра проснется.
А это чей одинокий солитон, ко мне прикипевший? Я-то думал, что это только мой вывих психики, болезнь старца, впавшего в юность…
Последняя любовь — печальная черта,
Отчаянный рывок из бренности в бессмертье…
Потом-то осознаешь, что: