— Кто здесь? — голос молодого человека, жесткий, с притаившейся ноткой отчаяния, заставляет его нового посетителя замереть на полпути.
— Это я, Алекс, — откликается он просто. И добавляет: — Здравствуй, Юлиан.
Парень на больничной кровати вскидывается — пазухи носа раздуваются, грудь ходит ходуном:
— Позлорадствовать пришел? Что ж, самое время.
Его брат качает головой — видеть Юлиана в таком состоянии непросто. Он, как никто другой, знает, каково ему сейчас…
— Я никогда бы не стал делать этого, ты же знаешь. — И с искренним сочувствием: — Мне очень жаль. Уверен, это не на всегда!
— Да замолчи ты, — грубо обрывает его Юлиан, насмешливо искривив красивые губы. — Только твоего сочувствия мне и не хватало. Обойдусь как-нибудь…
Алекс невесело усмехается:
— Ты не меняешься, и это по-своему закономерно.
— Люди вообще никогда не меняются, — произносит Юлиан все с той же насмешкой. — Было бы глупо надеяться на обратное!
И брат не может сдержать улыбки:
— И все-таки я верю в чудеса. Иногда даже самым отчаянным скептикам приходится признать их наличие!
— Ох, черт, — ерничает молодой человек, — я и забыл, что ты и сам у нас что-то вроде ходячего чуда… Зацени каламбур! Неплох, не так ли?
Алекс глядит на брата… с жалостью? Нет, скорее со снисходительным превосходством. Тот многого не понимает, но однажды придет и это… нужно просто подождать. И он, Алекс, умеет ждать лучше многих. Пришлось научиться — жизнь заставила.
— Вижу, чувство юмора тебя не покинуло, — отзывается он на слова брата, — а значит, не все еще потеряно. Продолжай в том же духе!
И у Юлиана даже перекашивается лицо.
— Ненавижу твои проповеднические заморочки, Репейник, — цедит он хриплым голосом. — Просто уйди и оставь меня в покое. И пусть никто больше не приходит — не желаю никого видеть.
— Даже Эмили? — интересуется его брат.
— Тем более Эмили, — зло отзывается тот. — Пусть катится на все четыре стороны! Мне наплевать.
Яростная хлесткость этих слов кажется кощунственной по отношению к яркому весеннему солнцу и трелям щебечущих за окном птиц.
— Зря ты так, — Алекс тяжело вздыхает, пытаясь скрыть одолевающие его эмоции. — Она искренне переживает за тебя… Не отталкивай ее, не надо.
Юлиан рычит, стискивая одеяло побелевшими от натуги пальцами.
— Убирайся!!! Вы все убирайтесь. И эта чертова Катастрофа в первую очередь.
Алекс отступает на шаг назад, поджимает бескровные губы, сглатывает…
— Прости, — это все, что он способен произнести, но и подобная малость воспламеняет в Юлиане новый виток неконтролируемой агрессии.
— Мне никто не нужен, — рычит он сквозь стиснутые зубы. — И никогда не был нужен… Я сам по себе, всегда так было, так и останется. Убирайся и передай это тем, за дверью. — И заключает: — Юлиану Рупперту плевать на все человечество. Особенно на некоторых особенно злостных его представителей… И на тебя в том числе. Убирайся!
Алекс больше не рискует выводить брата из себя: идет к двери и плотно прикрывает ее за собой.
Девушка-катастрофа встречает его большими, полными тайной надежды глазами.
Ему нечем порадовать ее…
Эхо неистово громыхающей музыки отдается прямо в моей диафрагме, взбивая выпитые коктейли в какую-то безумно-сумасшедшую смесь. Ощущаю, как та взыгрывает в желудке, норовя вот-вот выплеснуться наружу…
Набрался я славно. Сильнее обычного, это точно…
— «Текилу Бум», пожалуйста! — подмигиваю с интересом на меня поглядывающей пышногрудой барменше. Наверное, стоило бы плюнуть на выпивку да затащить эту легкодоступную девицу в ближайшую подсобку. От секса у меня всегда мозги на место встают, а в данном случае немного трезвости восприятия мне бы не помешало. — Не хочешь потанцевать? — любопытствую с многозначительной интонацией, заглядывая в вырез ее миникрохотного топа — не догадаться об истинном значении моих слов она просто не может.
И девушка облизывает губы:
— Через десять минут заканчивается моя смена… тогда и потанцуем. Подождешь?
— Само собой, — пожимаю плечами, прикладываясь к поданному ею напитку. Тот ожигает горло, словно напалмом… Морщусь и замечаю обращенный на себя взгляд: женщина слева… да и не женщина даже, старая кошелка, если по существу, — приподнимает стакан и изображает наше обоюдное чоканье. Автоматически отвечаю ей тем же.
— Не знал, что сюда пускают кого попало, — обращаюсь к симпатичной барменше, и та пожимает плечами.
— Всяко бывает.
А старая перечница поднимается со стула и идет в мою сторону… Боже, только этого мне не хватало! Очень хочется сбежать, вот только некуда, да и штормит меня знатно — лучше бы дождаться опоры в виде двух женских прелестных ручек и всего остального, к ним прилагающегося.
— Что пьете? — интересуется навязчивая старуха, и я приподнимаю стакан.
— «Текилу Бум». Пробовали?
— Мерзкое пойло, — кривится собеседница, чем невольно заинтересовывает. — Я пью только «Лонг-Айленд»… Все остальное — пфф! — водичка с детского утренничка. — И командует: — Девушка, еще две порции. — В сторону Юлиана: — Я угощаю.
Тот вскидывает брови:
— Не каждый день встретишь такую…
— Старуху? — подсказывает бойкая знакомая. — Мне семьдесят пять, и я не стыжусь говорить об этом. — Подхватывает заказанный напиток: — Ну, выпьем за знакомство! Давай, приятель, — и ловко опрокидывает в себя немаленькую такую порцию.
