Ранним осенним утром, едва поднялось над отрогами Хингана солнце, я увидел правый, китайский берег Амура в праздничном убранстве. Десятки алых пятизвездных знамен развевались на свежем ветру. Над аркой, сооруженной на песчаной отмели, увитые полевыми цветами, возвышались большие портреты Сталина и Мао Цзе-дуна.
Китайцы в ярких одеждах подходили к реке и через широкий, многоводный Амур посылали древнее приветствие «Ваньсуй!»[1] советскому берегу, советским людям.
Так начался день третьего сентября, день победы над Японией, в городке Тойпеньгоу...
Торжественно встретили этот день и на наших высокогорных заставах. Офицеры рассказывали молодым солдатам о подвигах пограничников в войне с японцами, о первых днях освобождения Маньчжурии, о незабываемых встречах с населением на том берегу. Начальник заставы Трофим Михайлович Скиба был во время наступления наших войск военным комендантом Тойпеньгоу. Он вспомнил многих жителей этого городка, приходивших к нему на прием. Среди них были рабочие и ремесленники, крестьяне и учителя, древние старики и девушки, ушедшие из чайного дома, куда их еще подростками продали обнищавшие родители. Люди, освобожденные из японской неволи, говорили советскому офицеру о бесправной жизни при оккупантах, о непримиримой борьбе, которая длилась годы, делились думами о новой жизни.
С тех пор прошло семь лет.
Неузнаваемо изменился китайский берег. Амур стал рекою великого братства. Одними мыслями живут люди на обоих берегах реки. Это мысли о мире, о созидании, о счастье.
Крепнет нерушимая дружба Китайской Народной Республики и Советского Союза.
Но так уж повелось у нас, что в дни торжеств мы вспоминаем путь, по которому шли к победе.
В основу этих записей положены подлинные истории. Я был свидетелем части из них в горах Хингана, на обширном участке амурской границы, часть слышал от очевидцев в то незабываемое время нашей борьбы и славной победы над японскими милитаристами.
———
1
Зимней ночью 1927 года, во время страшной пурги, человек перешел по льду реки в Маньчжурию, и с тех пор все забыли о нем.
Никто на нашем берегу не знал его прошлого, а несколько лет, прожитых им на краю приамурского села, в глухом распадке, прошли незаметно. Он появился здесь поздней осенью, только отгремели выстрелы гражданской войны. Пришел, построил домик и зажил тихой, одинокой жизнью. Иногда он выходил в тайгу на охоту, иногда на лодке под парусом поднимался вверх по реке и рыбачил. Он ни к кому не ходил в гости и никого не приглашал к себе. Внешне он ничем не отличался от остальных жителей села: носил такую же одежду и обувь, однако в нем угадывался человек военный. Никто не знал его настоящего имени, но деревенские мальчишки почему-то звали его «дядей Костей».
Уже спустя много лет по селу пронесся слух, что кто-то по ночам тайно посещает домик в распадке. Вскоре возле домика был найден убитым сельский активист Дорохов, и крестьяне, вооружившись охотничьими ружьями, устроили облаву. Двое суток ходили они по тайге и сопкам, но следов убийцы не обнаружили.
Распадок получил с тех пор наименование «дороховского», а домик как стоял, так и остался стоять — пустой, забытый, полуразвалившийся. На его земляной крыше, поросшей бурьяном, гнездились маньчжурские аисты…
2
Как только японцы оккупировали Маньчжурию, начались частые нарушения границы людьми с чужого берега. Но по всему Хингану стояли на страже неусыпные пограничные дозоры. Лазутчики, переходившие Амур, не возвращались. Их как бы поглощала ночная тьма...
Когда Трофим Михайлович Скиба принял заставу «Олений рог», на ее обширном участке оказалась «щель». Пограничники пытались закрыть ее, но им это долго не удавалось. «Щель», очевидно, была так узка, что сквозь нее мог пройти только очень опытный лазутчик, хорошо знавший здешние места. Он ходил и нигде не оставлял следов, точно птица в воздухе.
Трофим Скиба — молодой украинец со смуглым, энергичным лицом, с живыми карими глазами — терял спокойствие. Он снаряжал усиленные наряды, расставлял вдоль границы всевозможные ловушки, но все оставалось попрежнему. Каждый переход чужака напоминал Скибе камень, брошенный в реку: раздается всплеск воды, возникают волнистые круги, но вскоре смыкаются, не оставляя никаких признаков волнения.
Трофим Михайлович не раз собирал на совет своих бывалых пограничников, просиживал с ними долго в тесной, полутемной канцелярии, выслушивал каждого. Потом он стал приглашать к себе жителей приамурского села и за кружкой чаю заставлял их воскрешать в памяти давно позабытое. Однажды, после беседы с ними, начальник заставы приказал старшине Михайле Перебейносу оседлать коней. На своего Изумруда сел Скиба, а двух других «монголок» подвели к старикам таежникам. Втроем они поскакали в «дороховский» распадок и провели там весь день.
Прошел месяц. Стоял сухой, солнечный октябрь. Из Маньчжурии стаями летели фазаны на наш, богатый кормом Колхозный берег. Старшина заставы никогда не пропускал фазаньей поры. На утренней зорьке отправлялся он в Широкую падь пострелять птиц. Однажды, возвращаясь с удачной охоты, он заметил у входа в ущелье примятый куст малины. Старшина остановился, внимательно осмотрел его и тут же обнаружил, что несколько веток были срезаны ножом. Отыскав в траве одну ветку, которая еще источала сок, Перебейнос пришел к выводу, что кто-то проходил здесь недавно. Он стал припоминать, кто из пограничников посетил Широкую падь, и оказалось, что за последние сутки нарядов здесь не было. Кроме того, где бы ни прошел пограничник, он не срежет ветки, не сорвет цветка, не станет вводить в сомнение своих же товарищей. Мысль о том, что здесь мог появиться чужой человек, заставила насторожиться. Перебейнос поспешил на заставу.