Глава 1
О том, как я встретил бродячий цирк, и о том, как бродячий цирк забрал меня с собой
Замок наконец-то свалился к моим ногам, велосипед оказался целиком во власти мальчишки, которому подобная роскошь являлась разве что во снах. Аккуратно, стараясь не звенеть, я снял проржавевшую цепь с рамы, и через минуту железный конь уже нёс меня прочь от сарая со всяким хламом, от приземистого двухэтажного дома-коробки, полного спящих детей.
Я до полуночи сидел на дубе неподалёку, у самой кромки леса, ожидая, когда в окнах воспитателей погаснет свет. И вот она, награда, мерно поскрипывает рамой и изредка щёлкает цепью. Велосипед принадлежит пану Йозефу, маленькому, слегка рассеянному почтальону, живущему в комнатке возле столовой, на первом этаже приюта.
Мы с великом ломились сквозь лес и ночь, подпрыгивая на дороге, разбитой дождями и машинами. Неслись навстречу мечте, от этой мысли сердце билось сильнее, а кровь бежала по жилам с быстротой скорого поезда.
Я уже брал велосипед без спросу две недели назад, когда пан Йозеф, так же как сегодня, оставил ключик в библиотеке. Тогда, дрожа от возбуждения, ёжась от поскрипываний рамы и опасливо косясь на окна — вдруг кто выглянет на звук? — проехал вокруг здания и торопливо запихал железного коня обратно в сарай. Но никогда ещё я не забирался так глубоко в ночь. Конечно, я знал, что воровать плохо, а воровать велосипеды — вообще уму непостижимо, но я собирался вернуть его ближе к утру, и заодно вернуть себя под одеяло.
А повод к тому, чтобы провести эту ночь далеко от дома был, и довольно весомый. В наш маленький городок приехал цирк!
Я никому не сказал о готовящейся вылазке. Даже Каю, который вряд ли выдал бы друга кому из воспитателей. Я считал, что в нём есть капелька крови американских индейцев, та капелька, где содержалось умение переносить пытки и стоять насмерть под натиском врагов. Кай вряд ли составил бы мне компанию: помимо стойкости он обладал ещё и позорным для любого мальчишки послушанием и прилежанием. Не знаю, что свело вместе меня, главного хулигана, и Кая, которого ставили в пример все без исключения педагоги и воспитатели, но мы были самыми настоящими друзьями.
В поздних прогулках компанию мне обычно составлял Арон-карманы-наизнанку и Мышик. Первому я тоже ничего не сказал, просто потому, что не хотелось, а второй… вот, кстати, и второй. Мышик догнал нас и побежал рядом, весело лая. Я от души надеялся, что никто не слышал, как он выбрался из конуры и бросился в погоню. Мышик — добродушный сторожевой пёс четырёх лет от роду, не слишком крупный, лохматый, с коричневой в белый горошек шерстью. На моей памяти его никогда не сажали на цепь. Возможно потому, что на привязи он бы завял, как кофейное дерево в горшке. Первоначальная кличка этого лохматого недоразумения была Мышьяк. Таким странным именем его назвал пан Август (наш повар и бывший русский солдат), потому что пёс в годы своей молодости изничтожил всех мышей в окрестностях. Грозный «Мышьяк» под натиском времени и не слишком способных к русской речи языков превратился в безобидного Мышика.
Приют для мальчиков маленького польского города Пинцзова затаил дыхание, когда мимо грохотали разрисованные фургоны и автобус, из окон которого смотрели Чудеса. Потом был самый счастливый день этой весны. Всех повели на представление. Воспитатели безуспешно пытались успокоить нас, орущих от восторга и похожих по отдельности на мартышек, а вместе — на растревоженный муравейник. А мы… мы с распахнутыми ртами смотрели на клоунов и акробатов. А после спектакля с благоговением гладили настоящих цирковых лошадей, пялились на тигра-альбиноса в наморднике, которого тоже разрешалось погладить, но никто не решился.
Я обязан увидеть всё это ещё раз, перед тем, как чудо-в-фургончиках покинет эти края и отправится в далекие волшебные земли, которые обитателям приюта суждено было видеть лишь на картах.
Цирк расположился на холме близ городка, и чтобы попасть на его вершину, нужно ехать вверх по извилистой дорожке. И я крутил педали, обливаясь потом и вглядываясь в темноту.
Наконец среди деревьев замелькали огни, ноздри взбудоражил аромат мятных леденцов, человеческого и животного пота, запах далёких дорог, что отслаиваются с покрышек фургонов пластами грязи. Я соскочил с велика, повёл его к границе леса, где берёзы и дубы сходят на нет упрямой порослью. Мышик, почуяв серьёзность момента, прижал уши и прекратил лаять.
Мы укрылись за кустом и стали наблюдать. Цирк свернулся, почти растаял, как мираж в пустыне. В автобусе царила сонная темнота, зато поверх него на шесте светилась яркая лампа, освещая близлежащие окрестности. Нутро одного из двух фургонов светилось мягким живым светом. Около него стояли деревянные сундуки с коваными углами, в которых находились хитрые цирковые пожитки. Воображение рисовало мне целые горы сокровищ внутри — от остатков шоколада и сладкой ваты, до воздушных шаров и мячиков, при помощи которых жонглёры держали в напряжении детскую ораву. Канаты канатоходцев лежали свёрнутые в кольца, как сытые гадюки. Поодаль паслись две тягловые лошади, рядом гарцевала цирковая лошадка (Цирель — так называла её рыжеволосая акробатка), всё ещё в ярком банте меж ушей.
![Отражение [Сборник рассказов]](/storage/book-covers/8b/8b35d12fc17f4728c49345337b482580956ff781.jpg)
