К тому же у меня началась бессонница.
Когда в дверь позвонили, была полночь. Я не спеша поднялась, сунула ноги в тапочки и погладила спящую на одеяле кошку Чушку. Глазок был тёмен — свет в коридоре не горел.
— Кто там?
— Арсеньев, — тихо сказал сухой голос.
Оказалось, что он едва ли выше меня ростом. Тонкий, высохший человек в плотном тёмном костюме по мерке, в туфлях на толстой подошве, чтобы казаться выше. В руке у него была чёрная трость с набалдашником. Он церемонно поклонился мне, прошёл в комнату и сел за стол. Я спросила:
— Вы будете пить?
И пошла искать что-то подходящее в баре.
— Я уже, — сказал он. — Можете не волноваться.
Я всё-таки принесла бутылку Царского Золота. Рецепт XVII века. Я подумала, что ему это понравится. Арсеньев вежливо выпил рюмку. Я тоже выпила, однако легче не стало.
— Мои соболезнования, — сказал он.
— Простите?
— Стекловский. Вы были на похоронах.
— Вы тоже. Это я должна соболезновать Вам.
— Он не был Вашим другом?
— Он был больше, чем друг. Он давал мне деньги на жизнь, — сказала я. — Оплачивал мою квартиру. Можете представить себе глубину моей скорби.
— Об этом не беспокойтесь, — Арсеньев медленно склонил голову. — Я вижу, Вам нездоровится.
— Вы не возражаете, если я лягу? — сказала я.
— Пожалуйста. Так даже лучше.
У меня не было сил спросить, для чего. Я легла на диван и поневоле свернулась калачиком. Хотелось отвернуться к стене, закрыв глаза, но это было бы невежливо. Арсеньев неподвижно сидел в темноте. Он совсем не мешал. Потом он сказал:
— У меня в кабинете Вы не боялись.
— А я не Вас боюсь, — сказала я.
— Это радует. Но чего Вы боитесь?
— Смерти.
И я ещё немного съёжилась.
— Сказки, — ответил Арсеньев. — Всё это глупые, злые сказки. Никто за Вами не придёт. И даже если… я же здесь.
— Спасибо, — искренне сказала я.
Его было почти не видно — остроголовый чёрный силуэт. Кошка Чушка сидела на подоконнике и глядела на него в упор, не отрываясь. Глаза кошки жёлто мерцали. Глаза Арсеньева тоже. Через некоторое время он покачал головой.
— Простите, с кем Вы разговариваете? Вы ведёте какой-то внутренний диалог…
— Со смертью, — сказала я. — Я пытаюсь уговорить её не трогать меня.
— Почему Вы думаете, что Вас тронут?
— А… Вы не видите?
— …Не так, как Вы.
— Вокруг смерть, — сказала я. — Она везде. Она подстерегает всех. Вы же были на кладбище…
— Да, — ровно сказал он, тоном побуждая меня говорить дальше.
— То, что смогло убить его, убьёт и меня. И Вас тоже.
— В этом я сомневаюсь, — ответил он. — «Если бы глупость причиняла боль…»
— Глупость тут ни при чём, он просто попался в зубы смерти. Он её долго морочил и всё-таки попался. На нём она сломала клык, а меня даже не заметит. Знаете, как я себя чувствую? Как прогнившая скорлупа. Зубы смерти пройдут сквозь меня без усилий.
Мы некоторое время молчали.
— Вокруг смерть, — сказал он, смакуя мою фразу. — Это метафора, или Вы действительно видите смерть?
— А он Вам не рассказал? — спросила я.
— Не успел. Я пытаюсь понять, что именно. Итак, Вы видите смерть. И… какова она?
Я указала в окно. Над городом висели тучи. Даже ночью всё небо отдавало белизной.
— Вон она, смерть. Бесплотная бледная туша. Зубастая пустота. Она наваливается на город, и грызёт, и гложет — людей, дома, асфальт… Пока что город держится, но некоторые вещи уже начинают ломаться. Я думала, вы это видите, поэтому и держитесь так крепко. Значит, нет. Очень жаль.
— То, что я не вижу, не значит, что я не могу принять меры, — сказал Арсеньев.
— Так примите же их, — сказала я. — Пока не совсем ещё поздно.
Меня, по-видимому, трясло.
— Ваше зрение открывается, когда Вам страшно? — спросил он.
— Оно не открывается и не закрывается, а просто есть. Как Ваше зрение в темноте.
Он налил ещё одну рюмку, встал и подал её мне, слегка склонившись над диваном. После второй рюмки мне стало заметно легче. Арсеньев навис надо мной, невесомый, как будто вырезанный из бумаги со своим костюмом и тростью. В его зрачках горел заманчивый огонёк.
— Помогите мне, — сказал он. — Скажите, где будет следующий удар.
— Откуда я знаю? В столице.
— Неужели в Москве?
Он выпрямился, и тут меня проняло.
— В Киеве, — сказала я с непонятно откуда пришедшей уверенностью. — Вы когда-нибудь видели киевское метро? Эскалатор за эскалатором. Оттуда так просто не выскочишь. Мышеловка. Они пустят газ в эти туннели.
— Боевой газ?
— Откуда я знаю? Я знаю, что они затопят газом метро, — в этот момент я уже не была собой, и голос мой был не мой. — Они хотят отравить моё метро. Они пустят газ в мои туннели. Они потравят моих людей, как крыс, превратят мои жилы в газовые камеры. Умертвят мою плоть.
Слова сыпались с моих губ, как песок. В душе моей открылась трещина, и моим голосом говорил Киев. Мать городов отчаянно взывала о помощи.
— Где? — Арсеньев придвинулся ко мне вплотную. Его глаза полыхали. — Где они сидят? Куда ударят?
— Они в центре, — ответил Киев. — Бессарабка, площадь Шевченко, Крещатик. Они под землёй. Это черви вползли в моё сердце. Кто изымет из моей плоти врагов?
— Мы изымем, — сказал Арсеньев.
Он достал мобильник и нажал две кнопки.
— Владимир? Да. Тебе готовят теракт в метро. Газ. Классически. Бессарабка, площадь Шевченко, Крещатик. Они сидят под землёй. Я бы времени не терял…