Была у Аришки с Ксенькой такая дружба, что мальчишки дразнили их: „Ксенька и Аришка — чугунок да крышка“.
Да и как не дружить? Были они одногодки, жили в одном доме, по одной лестнице, и матери у обеих на Прохоровке работали.
„Прохоровкой“ звали в Москве большую ситценабивную фабрику купца Прохорова. Еще эту фабрику называли „Трехгоркой“, — наверно, потому, что стояла она на трех холмах.
И Аришкина мать и Ксенькина — обе были ткачихи.
Дружили подруги крепко, хотя характеры были у них совсем разные. Аришка — та была девочка веселая, непоседливая. Она любила крикливые, шумные игры и бегала быстрее всех во дворе.
Ксенька, наоборот, любила сидеть дома с книжкой или шитьем. Она была мастерица рассказывать сказки.
Каждое утро в восемь часов Ксенька стучалась в дверь подруги. Ей открывала сама Аришка.
— Готова? На наших часах уже двадцать минут девятого, — говорила Ксенька; она обычно прибавляла пятнадцать-двадцать минут, потому что всегда боялась опоздать.
— Успеем! Вот только пример доделаю.
— А стих выучила?
— Выучить-то выучила… Да вот конец никак не могу запомнить. Ну, ничего, по дороге повторю.
Аришка торопливо собирала тетрадки и запихивала их в сатиновую синюю сумку, на которой красными нитками было вышито: „А. Ершова“.
Ксенька нетерпеливо топталась у дверей.
— А чистописание взяла? Арифметику не забудь, сегодня третий урок, задачки решать будем.
Аришка металась по комнате, собирала разрозненные листки и книжки, хватала на ходу из чугуна вареную картофелину и наскоро жевала.
— Волосы-то причеши, растрепа! — напоминала Ксенька.
Примочив пышные волосы под рукомойником, Аришка расчесывала их железной гребенкой, второпях выдирая целые пряди.
— Ей-богу, опоздаем! Я одна пойду, — грозилась Ксенька. — Уже, наверное, пол-девятого…
Наконец они выходили из комнаты в длинный грязный коридор. Здесь было четырнадцать дверей, и возле каждой у стены стояло деревянное корыто или помойное ведро.
Аришка вешала на свою дверь большой желтый замок, похожий на калач, и бежала на кухню. Там она влезала на холодную плиту, на цыпочках тянулась к полке и опускала ключ от комнаты в глиняный кувшин.
— Поворачивайся скорей! Копуша!
Ксенька первая выскакивала на лестницу.
— Подожди! Иду!..
Аришка догоняла подругу во дворе.
Выйдя за ворота, они перебегали на другую сторону, где был часовой магазин Мейера.
— Торопила-торопила, а время только четверть девятого! — сердилась Аришка.
— А может, эти часы отстают… Чем спорить, лучше стих бы учила.
Повторяя таблицу умножения и стихи, девочки незаметно доходили до Предтеченского переулка. Здесь стоял трехэтажный дом с железной вывеской, где золотыми буквами было написано:
Пресненское 4 классное городское училище
имени Копейкина-Серебрякова.
Уроки и школе кончались около четырех часов. Из школы подруги шли не спеша. Им не хотелось возвращаться домой, и душные маленькие комнатки, где никогда не выветривался запах постных щей и махорки, где за перегородками ругались соседки и плакали день.
Другое дело на улице. Здесь было на что поглядеть! То встречались похороны, то шли солдаты с духовым оркестром, то вели и участок воришку, и за ним, с криками и улюлюканьем, бежала толпа мальчишек. А лавок сколько!
Ксенька с Аришкой заходили во все магазины подряд, даже и аптеку и в похоронное бюро. Но больше всего им нравились галантерейные лавки. Здесь, если приказчик казался не очень злым, Аришка спрашивала:
— Дяденька, а сколько стоит аршин розовой ленты?
Ксенька дергала ее за рукав и шептала:
— Пойдем! Денег-то все равно нету…
Но Аришка только отмахивалась. Она была упрямая и озорная. Недаром мать ее звала „шалой“.
Глазея по сторонам, девочки проходили всю Большую Пресню.
У Зоологического сада уже горел газовый фонарь.
По субботам шло много народу в знаменитую на Пресне Бирюковскую баню. Ползли по улице с вениками подмышкой старики и старушонки, такие дряхлые, что казалось они не доберутся до бани. Шли целые семьи: женщины несли на руках закутанных младенцев, похожих на кульки; рядом с матерью, держась за ее юбку, ковыляли малыши, а позади старшая дочка волокла таз и узел с бельем.
По субботам, около пяти часов вечера, Ксенька и Аришка всегда встречали остроносую девочку в капоре и в синей бархатной шубке. Это была дочь военного доктора Матвеева с Большой Пресни.
Девочку провожал усатый денщик. Он нес черную нотную папку. Подруги называли девочку в капоре „докторская“ или „дылда“. Их очень смешило, что огромный усатый солдат на перекрестках бережно переводит за руку такую большую длинноногую девчонку. Однажды подруги шли сзади и видели, как девочка, поставив ногу на тумбу, скомандовала: „Трофим, застегни!“
Солдат наклонился и стал застегивать ботик.
Ксенька фыркнула:
— Постыдилась бы! Такая здоровенная! Ей, наверно, как нам, лет двенадцать, не меньше.
— Настоящая дылда!..
Возле часовни мученика Пантелеймона девочка в капоре остановилась. Она пошарила в карманах шубки и сказала:
— Трофим, дай гривенник!
— Де ж я, барышня, возьму?
— Мне нужно! — топнула ногой девочка. — Я хочу опустить в церковную кружку.
Денщик вздохнул, переложил нотную папку подмышку, отвернул шинель и полез в карман. Он вытащил маленький засаленный кошелек, долго рылся в нем и наконец протянул девочке монету.