Самая большая ложь — это неверно понятая правда
У. Джеймс
…Это был самый обычный день, двадцать первое декабря две тысячи двенадцатого года. Совершенно обычный день.
Все было как всегда — и унылый рассвет, и колючее, холодное зимнее солнышко, и деревья с окончательно облетевшими за ночь листьями, и промерзшая земля, и покрытые тонким ледком лужи, и высокие пенистые волны, бьющиеся о причал.
И девятиэтажные дома красного кирпича, унылые свечки — издевательство над архитектурой, и "зуб мудрости", обросший зеленой плесенью строительных лесов, и памятник Ленину, указывающий перстом куда-то вдаль, на котором сидит наглый, взъерошенный голубь, и огромные грязные часы, не чищенные с конца двадцатого века. И дата, проставленная под часами — двадцать первое декабря.
И люди, вечно спешащие и вечно опаздывающие, не обращающие никакого внимания на обычную и привычную жизнь вокруг, и автобусы с рекламой окон, наклеенной прямо на окна, и бесконечные ряды машин самых разных марок и расцветок, одинаково, вне зависимости от стоимости, застрявшие в пробке длиной с весь город.
Это был самый обычный рассвет самого обычного дня.
Шура ехала в автобусе, забитом сонным народом, спешащим на привычную работу, стояла, зажатая между толстой бабой в дурацком розовом плаще с огромной клетчатой сумкой модели "да здравствуют гастарбайтеры" и ужасающе тонким, как трость, седоватым мужчиной с черным, изрядно потертым дипломатом.
Ехала, изредка потирая глаза и опасаясь размазать при этом косметику, и слушала полусонные переговоры невыспавшихся горожан.
В самом конце автобуса, забившись на пятиместный диванчик всемером, сидела колоритная группа ребят приблизительно школьного или раннестуденческого возраста. В самом центре, на коленях у очкастого парня в достаточно чистых джинсах и относительно белой рубашке пристроилась девушка-нефр, в камелотах с черепами, черной футболке с полной луной и обтягивающих черных джинсах. Слева от парочки с немалым трудом умостилась тройка парней с весьма замысловатым безобразием на голове и тремя скейтами (собирались они явно не в учебное заведение). Справа сидела еще одна девчонка с приметным мелированием в модный черно-розовый и в ужасающе короткой курточке (это в не слишком теплом декабре!) и девушка во всем черном, но при этом до ужаса классическом, упорно делающая вид, что она здесь ни при чем.
— Медленно едем, — первой не выдержала тишины та самая девушка. — Поль, а мы не опоздаем?..
— Не парься, первым МХК, а историчка едет с Русского — там пробка почище, — отмахнулась девочка с мелированием. Шура рассмотрела пирсинг в виде черепа в нижней губе.
Немного помолчала и, не удержавшись, сказала:
— Слышала небось, бюджет на 2013 уже утвердили.
— Э-э-э… а ты об этом знаешь?..
— А что?..
— Я думала, ты новости не смотришь…
— Я не смотрю. Просто интересно, зачем им бюджет, если сегодня двадцать первое?..
— А. Да.
Девчонки снова умолкли. Через некоторое время автобус, покачнувшись, остановился на главной площади; на Шуру упала та самая клетчатая сумка, а когда она восстановила статус-кво, на том приметном месте в конце автобуса уже сидела толстая тетка в зеленой куртке.
Парочка нефр-очкарик мирно целовалась, никому не мешая и никого не отвлекая.
— Эй, ты чего делаешь?! — возмутилась девушка.
— Расстегиваю куртку, — малопонятно пояснил очевидное очкарик. — Слушай, а давай сегодня ко мне, а?..
— А универ?.. — неуверенно возразила нефр, в которой трудно было заподозрить усердную студентку — при всем шурином воображении.
— Да брось, сегодня уже двадцать первое…
— А… Да…
На горпарке сошла и парочка — то ли отправилась к парню домой, то ли все же решила не прогуливать.
За окном окончательно рассвело, и сквозь мутный, серовато-розовый туман видно было спешащих по делам местных жителей и загадочные остовы зданий.
Город жил своей обычной жизнью, несмотря на то, что было уже двадцать первое декабря 2012 года, и все мистически настроенные жители, знающие хоть что-нибудь о майевском календаре, с самыми разными чувствами ждали приближающегося Апокалипсиса, назначенного на полдень.
Шура доехала до работы, и все утро пересчитывала оставшиеся в продаже книги с целью перераспределения их по полкам.
В районе обеда глянула на часы. Было 11:59.
Она немного понаблюдала за секундной стрелкой, едва перевалившей за четверку, вернулась к книгам.
Когда она обернулась снова, было уже 12:01.
На улице мирно шуршали шинами редкие в такое время машины. Одинокий прохожий, крепко держась за постоянно слетающий капюшон, короткими перебежками приближался к продуктовому магазину.
Апокалипсиса не случилось. Шура припомнила, что прошлый Апокалипсис назначался на тридцать первое декабря двухтысячного года, но тоже так и не случился.
Она отработала все свои сутки и с утром поехала обратно, домой.
Это был самый обычный день, двадцать второе декабря две тысячи двенадцатого года. Совершенно обычный день.
Все было как всегда — и унылый рассвет, и колючее, холодное зимнее солнышко, и деревья с окончательно облетевшими за ночь листьями, и промерзшая земля, и покрытые тонким ледком лужи, и высокие пенистые волны, бьющиеся о причал.
