Только дурак нуждается в порядке — гений господствует над хаосом.
А. Эйнштейн.
Я такое впервые увидел — как удар под дых. А клиенты просто плачут: она — навзрыд, уткнувшись лицом в плечо мужа, а он пытается отвернуться и спрятать глаза.
Только и хватило у него мужества спросить:
— Всё уже, да? Безнадёжно?
Ладно, они всё равно молодцы. Они доставили умирающую Галатею домой, к нам, в «Пигмалион-М». Надеялись, что мы сможем помочь. Но…
Герберт второго поколения, вернее, то, что от него осталось, лежит перед нами на рабочем столе. Удар, в основном, приняли те места, где у человека грудная клетка и желудок: броня разворочена, «рёбра» вогнуты внутрь, между ними — мешанина из электроники, горелой псевдодермы, лоскутьев ткани и элементов взрывного устройства. Разрубленных кусков стальной арматуры. Летело бы… вот этой холёной женщине и её детям в живое тело. А заодно — их гостям и толпе журналистов. Многолюдный был праздник…
Лицо у Герберта цело. Практически нетронуто. Фальшивая надежда: кусок арматурины вошёл под подбородок и застрял где-то в голове. Его нейристорный мозг, скорее всего, тоже повреждён.
Ужасающей мощности была бомба. Гербертом можно гордиться — в последний миг вырвал сумку из рук смертника и накрыл её собой. Террориста тоже спас, этот чёртов сын сейчас в ФБР, жалуется на то, что у него украли рай… Интересно, где теперь находится Гербертова душа? Никакой корпус меха не выдержит такого направленного воздействия. Он был отлично защищён, но он же не танк…
Глаза Герберта широко открыты, но камеры не реагируют на свет. Он не видит.
— Герберт, дружок, — говорю я хрипло, — тест.
Веки вздрагивают. Губы приоткрываются, но больше не двигаются — нет энергии на мимический контур. Динамик шипит, голос Герберта еле слышен.
— Босс…
— Тест, милый.
— Ступор… переводит кот и доедает тень…
Дело хуже, чем я думал. Нейристорная сеть не уничтожена, но работает совершенно некорректно. Непонятно, осталось ли что-то от его личности. Вряд ли.
Женщина снова начинает рыдать. Клодия подаёт ей стакан воды.
— Это бред? — тихо спрашивает мужчина. — Не думал, что робот может бредить, как человек.
— Это он пытается активировать память и речевые контуры, — говорю я. — Но, видимо, в нейристорной базе от удара произошло несколько замыканий, и его мозг не может работать нормально. Это остатки… души, так сказать.
— Он не подлежит восстановлению, да? — тихо спрашивает мужчина.
Я безнадёжно пожимаю плечами:
— Корпус-то можно восстановить…
— Да что — корпус! — мужчина поднимает глаза, в них тоска и злость на судьбу. — Он был герой, настоящий друг нам и герой. Я знаю, что эти роботы осознают себя… им тоже, в своём роде, жить хочется… и это было самопожертвование. Как у человека. Человеку бы орден вручили посмертно… чем он хуже, наш Берти?
Уголок губ Герберта еле заметно вздрагивает.
— Герберт, — тут же окликаю я, — ты хотел что-то сказать?
— Беззвёздные, — говорит он. — Маленькая игрушка в гипсе.
Женщина прячет лицо в платок. Мужчина понимающе смотрит на меня:
— Я ваш должник, Пигмалион. Можете обращаться за чем угодно — сделаю всё, что от меня зависит. Хочу поставить вопрос в Сенате о правах ИскИнов… и, быть может, вы отдадите нашей семье… останки?
— Со всем согласен, кроме последнего пункта, — говорю я. — Герберт останется здесь. Его придётся демонтировать. Мы должны понять, как защищать наши машины и от таких случайностей тоже. Возможно, будь его конструкция удачнее, его разум был бы жив.
Женщина впервые подаёт голос:
— Дети очень горюют… что же им сказать? Они так любили играть с Берти…
Заставляю себя улыбнуться:
— Скажите, что Берти теперь лежит в больнице для роботов. И что, видимо, он будет долго болеть. Больше я ничем не могу вам помочь. Мне очень жаль.
Они понимают, что разговор закончен. Мужчина подаёт мне руку. Клодия провожает пару к выходу. Около Герберта остаёмся только мы, люди — я, Мама-Джейн и Алик-Хамло, который до крови прокусил губу: Герберты — его любимый проект, модель, доведённая с нуля. Его дети, можно сказать.
Алик гладит волосы Герберта — в пыли и копоти, раздвигает пряди, находит разъём на затылке.
— Мальчик, подключаю дополнительное питание. Чувствуешь? Тест.
— Носферату труп среди тощих клоков, — сипит Герберт.
Алик смотрит на меня:
— Надо подключаться к мозгу напрямую, проводить диагностику вручную… и мы его добьём. В смысле, его личность добьём… если от неё хоть что-то осталось.
— Не надо, — вдруг говорит Мама-Джейн.
Мы оборачиваемся к ней.
— Парни, вы вправду не слышите, не понимаете, что он пытается выйти на контакт? — говорит она, хмурясь. — Робби, и ты не понимаешь?
— По-моему, он выдаёт эклектически собранные фразы, — говорю я. — Без смысла и связи, грамматически рассогласованные. Остатки мозга улавливают приказ говорить — и он говорит то, что может.
— А мне кажется, что он общается метафорами, — Мама-Джейн сердится. — Вы просто не хотите понять.
— Они не умеют метафорами, — хмуро говорит Алик. — Джейн, дорогая, он же машина. Они очень прямолинейные. Однозначные. На прямой стимул выдают прямую реакцию.
— Кто знает, — Мама-Джейн гладит лоб Герберта, касается его века. Его лицо неподвижно. — Этот Герберт — уже достаточно старый. Пять лет… ты представь, какие массивы информации он обработал за эти пять лет. И насколько сложными могут быть его приобретённые ассоциативные связи. Ты же потому и боишься соваться руками в его разум, в код — потому что этот код он сам уже, очевидно, перебирал сотню раз, это уже его собственный разум, а не наше создание. Предположу, что разум Герберта может быть чертовски сложным, сложнее, чем мы ожидаем.
