Эта книга была задумана как исследование бесчисленных обвинений в адрес семьи Борджа, и мне казалось особенно важным сохранить беспристрастность, не впадая ни в восторженный, ни в осуждающий тон. Мне хотелось понять этих людей во всем их человеческом разнообразии, понять мотивы и устремления, питавшие неустанную жажду деятельности, присущую столь ярким личностям, как Борджа[1]. Каждый человек — продукт своей эпохи и окружения, а рубеж XV и XVI веков был очень бурным периодом в истории Европы. Эта картина, в которой яркие краски чередуются с глубокими тенями, слепящий свет — с непроглядным мраком; это время несдерживаемых страстей, высоких стремлений и жестокого произвола, неутомимых поисков и непримиримых противоречий.
Судить о событиях прошлого, оценивая их с точки зрения нашего законопослушного, трезвого и расчетливого века, столь же неправильно, как, находясь в зрелом возрасте, осуждать молодежь за свойственные ей легкомыслие, несдержанность и непоследовательность в речах и поступках.
Но еще большая ошибка — рассматривать отдельных людей прошлого в отрыве от контекста эпохи. Обрисованные скупыми и чаще всего пристрастными строчками хроник исторические личности под увеличительным стеклом летописца превращаются либо в невероятных монстров, либо в бестелесных ангелов. И можно не сомневаться, что такая же метаморфоза произошла бы с любым их современником, попади он в анналы тогдашних историографов.
Из сказанного следует, что изучение личности должно идти параллельно с изучением соответствующего культурного периода. В противном случае полученные результаты будут столь же нелепы и далеки от истины, как характеристика полинезийца или готтентота, выведенная на основе какого-нибудь европейского правового кодекса нашего времени. А бессмертное отражение духа любой эпохи — ее литература. Именно литература итальянского Возрождения сохранила для нас чувства, настроения и идеи людей той эпохи — с их наивным бесстыдством и фанатичным аскетизмом, страстностью и ленью, любопытством и верой в чудесное.
Вспомним, что представлял собой круг чтения мужчин и женщин XV–VI веков — а процент грамотных людей в Италии всегда был куда более высоким, чем в среднем в Европе, где далеко не всякий барон умел подписать свое имя. Это «Декамерон» Боккаччо, «Шутки» Подджо, сатиры Филельфо и «Гермафродит» Панормитано. В то время высокоученый Лоренцо Валла — мы еще встретимся с ним — написал свое знаменитое «Обвинение девственности», в котором доказывал противоестественность означенного состояния, а преосвященный Каза, епископ Беневентский, составил и опубликовал любопытнейшее сочинение по философии эротики. Христос и святые обретали реальную плоть на фресках соборов, а знаменитые блудницы пользовались не меньшим почетом, чем проповедники; так, одна из красивейших римских куртизанок, умершая в возрасте всего лишь двадцати шести лет, удостоилась погребения в соборе Санто-Грегорио. Прочувствованная и трогательная надпись на ее мраморном надгробии свидетельствует об искреннем горе сограждан.
И, наконец, нельзя забывать, что это было время смены идеалов. Рыцарство как стиль мышления и образ жизни навсегда уходило в прошлое. Наемные военачальники — кондотьеры — заняли место суровых фанатичных воинов раннего средневековья; стремление к роскоши и наслаждениям сильно потеснило соображения о спасении души.
Верность клятве стала скорее исключением, чем правилом, и вся политическая история Чинквеченто[2] — сплошной ряд вероломных измен, иногда тщательно продуманных, иногда примитивных, но всегда совершаемых ради собственной выгоды.
По меткому замечанию Раудона Брауна, «история рода Борджа — полотно, запечатлевшее закат Возрождения».
Мы начнем знакомство с ними с Каликста III, занявшего ватиканский престол в середине XV века. Правление четырех пап, предшествовавших Родриго Борджа — Александру VI, — будет описано лишь вкратце, чтобы задать масштаб для оценки основных героев этой книги, храбрость и политические дарования которых заметно возвышались над общим уровнем итальянских владык того времени. А честолюбивый государь, если он к тому же талантливый дипломат и полководец, всегда страшен соседям. И неудивительно, что многочисленные слухи о преступлениях Родриго Борджа и его сына Чезаре находили особенно благоприятную почву в государствах, имевших наибольшие основания опасаться усиления власти Рима, — Венецианской республике, Флоренции и Милане.
За исключением религиозной, нет ненависти более яростной, чем ненависть политическая, и использование клеветы в политических распрях — дело настолько обычное, что у нас нет никакой необходимости подтверждать это положение примерами из далекого прошлого. Но хотя сам прием универсален, характер пороков и преступлений, приписываемых политическому противнику, меняется в соответствии со взглядами и моральными нормами данного общества и данной эпохи.
Необходимо также учесть, что первые жизнеописания Борджа — отца и сына — создавались уже во время понтификата Юлия II (бывшего кардинала Джулиано делла Ровере), их заклятого врага. Писатели, рассчитывавшие на милость папы, разумеется, не жалели черных красок для характеристики его недругов. Самый известный из этих авторов — флорентиец Гвиччардини. Впоследствии, уже в XVIII веке, Борджа удостоились внимания Вольтера.