Август 1963 года
Он пришел со стороны реки, прокрался в мой сад тайком.
Я сижу в роще камелий, жду заката, наблюдаю за ловцами устриц и пытаюсь придумать, кто убьет майора Пэлгрейва[1]. Легкий плеск прилива убаюкивает, и я не вижу, как к причалу направляется лодка.
– Миссис Кристи? – На мое лицо падает тень.
– Кто здесь?!
Я открываю глаза и наклоняюсь вперед. Солнце светит ему в спину, трудно различить черты лица. Мы знакомы?.. Высокий, стройный, грива темных волос. На нем теннисные шорты, ноги в блестящих капельках воды.
Он протягивает руку, делает шаг вперед. Из-за его спины вырывается солнце, яркий свет бьет по глазам. Я моргаю, стараясь прогнать зеленые круги, а он, запинаясь, произносит свою фамилию. От нее пахнет турецкими сигаретами и горячим ветром пустыни.
– Простите, что врываюсь вот так, без приглашения. – Голос мягкий, словно у врача, который сообщает плохие новости. – Мне нужно с вами поговорить. Вы – единственная, кто в силах помочь.
Я молчу. Ловцы устриц перекликаются друг с другом, мелодичные звуки отражаются от воды. Он пришел за сюжетом, о котором я обещала никогда не писать. Эта история началась более тридцати лет назад в «Восточном экспрессе», направляющемся в Багдад.
Надо что-то ответить, как-то выпутаться… Понимает ли он, что нарушает границы частной территории, спрашиваю я. Опускаю глаза на кусочек травы, разделяющей нас. Понятия не имею, о чем он вообще!
Звучит неубедительно – это слышу даже я.
Он уже знает достаточно, раз нашел меня и пробрался в мой сад. Стоит ли рассказывать? Должна ли я хранить тайну человека, который давно умер?
– У меня есть фотография.
Он лезет в рюкзак, свисающий с плеча, и протягивает мне вещдок № 1: моя собственная персона тридцатилетней давности, когда у меня еще имелась талия и можно было безо всякого стыда купаться в шелковой рубашке и двух парах белья. Я улыбаюсь из-под нависающих листьев пальмы, одной рукой обнимаю Кэтрин; та смотрит прямо в камеру тем же смелым, лукавым взглядом, каким одарила меня в первую встречу. Мы целомудренно завернулись в полотенца, но мокрые, прилизанные волосы выдают тот факт, что мы вылезли на берег Евфрата; самой реки на снимке не видно, она слева от меня.
Я переворачиваю фотографию. Мелким, безупречным почерком Кэтрин выведены дата, декабрь 1928, и подпись: «Мы с Агатой в Месопотамии». Вновь переворачиваю и вглядываюсь в снимок. В ушах начинает звенеть – резко поднялось давление.
– Вы помните?.. – В голосе мужчины звучит легкая тревога: боится, что от старости у меня мозги размякли. Наверняка видел, как я сплю с открытым ртом. На этом можно сыграть: сочинить каких-нибудь небылиц о моих путешествиях по Ближнему Востоку. На самом деле я помню тот декабрьский полдень так ясно, как будто это было вчера. Потрясение, испытанное тогда, до сих пор со мной, несмотря на прошедшие десятилетия. Дерзкий взгляд Кэтрин словно бросает мне вызов: говорить правду, только правду и ничего, кроме правды.
– Когда вы узнали?
Я возвращаю фотографию.
– Несколько месяцев назад. Я вам писал, но вы не ответили.
Я качаю головой.
– Извините… Я получаю много писем. Моя помощница…
– Мне обязательно нужно с вами поговорить. Вы же понимаете, правда? – Он медлит, кусает губу. – Позвольте, я присяду?
Я перевожу дыхание. Надо выиграть время.
– Пойдемте в дом. Хотите чаю?
Я беру палку и поднимаюсь с деревянной скамьи, однако он снова лезет в рюкзак.
– Вот еще одна, хотя там значатся только дата и место. Я подумал – может, вы… – Он умолкает и протягивает мне снимок, болезненно морщась, словно не в силах на него смотреть.
Фотография истрепалась от времени, правый уголок загнут, черно-белые тона вылиняли до сепии. Надпись на кромке тоже выцвела:
Лидо, Венеция – апрель 1928 года
На снимке группа мужчин и женщин: молодые, загорелые, позируют на камеру: стоят полукругом, тесно, касаясь руками и ногами. Нэнси – в центре, слева; темные кудри наполовину скрывает полосатый берет. Напряженный взгляд не вяжется с легким курортным нарядом: льняные брюки и блузка. Она выглядит совсем крошечной возле мускулистого парня справа: он держит ее за руку, а другой рукой обнимает улыбающуюся женщину в кимоно. В самом конце полукруга, справа – мужчина в узорчатом махровом халате и парусиновых туфлях с пряжками. Он оглядывается назад, на своих друзей – такой высокий, что смотрит поверх голов. Красивое лицо, однако во взгляде и линии губ есть нечто властное, почти жестокое. Может быть, это всего лишь игра света; кажется, он смотрит на Нэнси.
– Вы их знаете?
Я могла бы все отрицать. Меня вообще нет на этой фотографии; весной 1928 года я находилась за сотни миль, в Лондоне, выставляла себя на посмешище в суде. Хотя я закрываю глаза, это лицо – единственное – остается гореть под веками. Даже сейчас, столько лет спустя, боль пронзает осколками разбитого стекла.
