Фарли Моуэт
Женщина и волк
Люди построили небольшое иглу и ушли на запад. С горестным плачем они покинули насиженные места. Они забрали все, в иглу остался один старик. Люди взяли с собой и лайку Арнук, как того пожелал старик, ибо Арнук была последним подарком, который он мог сделать сыну и внуку, всей своей семье и людям своего племени.
То было тяжелое время — нескончаемые голодные предвесенние месяцы. В становище не смолкал плач детей, слишком маленьких, чтобы знать, что муки голода надо переносить молча, В становище уже умирали. Но не люди, а те, без кого они не могли выжить. Умирали собаки, одна за другой, и каждая уносила с собой надежды людей на будущее.
И хотя пришло суровое время, никто ни единым словом не попрекнул семью старика за пищу, оставленную, чтобы поддержать силы его бесполезного и немощного тела. Мактук, его сын, делил собственную скудную еду поровну между престарелым отцом и голодным сыном, носившими то же имя, которое связывало всех троих воедино. Но в один апрельский день старик медленно поднялся со своей лежанки и пристально всмотрелся в лицо спящего внука. И тогда он произнес слова великой любви и еще более великого мужества, родившиеся в самых глубинах его души:
— Я знаю сердцем, — сказал он, — что олени ждут вас у Западных озер, а я останусь здесь. Вы должны взять Арнук с собой как память обо мне на все те годы, которые пройдут без меня.
У старика были свои права, и это было последним его правом. Утром люди ушли, а бежавшая за нартами молодого Мактука Арнук все рвалась с привязи и оборачивалась назад, вглядываясь в небольшой белый холм, возвышавшийся над снежными гребнями.
Миновало уже две зимы с той поры, как родилась Арнук, но она была девятым щенком в помете, и еды ей выпадало мало. Если бы старик не взял ее к себе и не выкормил с рук, она умерла бы, прежде чем начала по-настоящему жить. Благодаря ему она дождалась тепла и узнала радость долгих дней, возясь и играя с другими подросшими щенками на берегу большой реки, где располагалось летнее становище. Утомившись, она шла к крытой кожей палатке и тыкалась носом в колени старика до тех пор, пока он не открывал глаза и не начинал улыбаться, глядя на нее.
Так она и выросла. Люди смотрели на нее с восхищением — она превратилась в прекрасную лайку, большую и сильную, по статям превосходящую всех остальных собак становища. Мактук-старший нарек ее тем именем, которое она носила: Арнук, Женщина, ибо в последние дни его осени она заменяла ему жену и дочь.
И поскольку нет смерти там, где зарождается жизнь, старый Мактук решил в злую зимнюю долгую ночь, что собака его должна понести, хотя голод уже душил становище. Арнук стала хранительницей той жизненной силы, которая перейдет к людям в последующие годы. И когда старый Мактук почувствовал толчки новой пробуждающейся жизни во чреве Женщины, в его душе поселилось умиротворение.
Голод с каждым днем свирепствовал все сильнее. Старые собаки умерли первыми, затем все братья и сестры Арнук беззвучно застыли на снегу. Но сила Арнук была велика, и люди, когда им выпадал жалкий огрызок кости или лоскуток кожи, старались делиться с ней, помня, что в ее чреве зреет надежда на будущее.
Так обстояли дела, когда люди оставили за спиной небольшое иглу и двинулись на запад, из последних сил волоча за собой нарты.
Даже обычные постромки упряжки накрепко соединяют человека с его собаками, а узы, скрепляющие Арнук со старым Мактуком, вообще не в силах человеческих было разорвать. Арнук следовала за людьми, но всем существом противилась этому. На третью ночь перехода она перегрызла сыромятный ремешок привязи и исчезла в вихрях поземки. Утром, когда сын Мактука взял в руки растрепанный конец привязи, дурные предчувствия омрачили его лицо. Но к семье он обратил такие слова:
— Женщина ушла к моему отцу и останется с ним, пока не придет Уводящий по Снегу. Но дух моего отца будет знать, как нам ее не хватает, и, может, взойдет день, когда он вернет Женщину нам.
Арнук добралась до маленького иглу перед рассветом, и когда старик открыл глаза, чтобы встретить Уводящего по Снегу, то увидел вместо него собаку. Он улыбнулся, положил ей на голову свою худую руку и снова заснул.
Уводящий по Снегу долго не приходил, но на третий день пришел, незримый, а когда удалился, связь между собакой и стариком оборвалась. Арнук не покидала мертвое тело весь следующий день, и, может быть, тогда ветер прошептал ей: «Иди к людям. Иди!»
Она выползла из иглу и увидела равнины, словно выбеленные метелью. Недолго постояла в свете тусклого зимнего солнца; ее шерсть искрилась меж синих теней. Затем повернула пушистую морду с широко поставленными янтарными глазами на запад. Туда лежал ее путь, и голоса нерожденных поколений вторили шепоту ветра, но уже призывнее. «Иди же к стоянкам людей! — говорили они. — Иди!»
С опущенной мордой и поникшим хвостом двинулась она на запад, в бескрайние дикие просторы, и только однажды остановилась, чтобы обернуться и внимательно посмотреть на то место, откуда начиналась цепочка ее следов, словно ожидая какого-то знака. Знака не было, и наконец она решилась.
