Голос с дальнего берега
Авторы: Владимир Васильевич Клевцов
Жанр: Современная проза
Циклы: не входит в цикл
Формат: Полный
Всего в книге 83 страницы. Год издания книги - 2014.
В новую книгу псковского писателя Владимира Клевцова вошли произведения, написанные за последний год. Это рассказы и литературные портреты, повествующие о жизни, судьбе и творчестве писателей-псковичей, с которыми Владимир Клевцов в разные годы был дружен.
Книга выходит к 60-летию автора.
Читать онлайн Голос с дальнего берега
Про счастье и Клевцова
«Господа, новый Гоголь родился!»
Вот времена были! Достоевскому еще и тридцати не было, а все забегали вокруг, так нужны были обществу новые писатели, так их ждали, высматривали!
Владимир Клевцов уже больше тридцати лет пишет чудесные рассказы и повести. Когда повезет — их издают тонкими книжечками на плохой бумаге, читатели десятилетиями хранят эти книжечки, перечитывают… Но ни один Белинский не закричал до сих пор: господа, новый Чехов, новый Чехов!
Новому Чехову стукнуло 60, а никто не бегает почему-то.
Когда мне дали почитать первую книжку Клевцова, я тоже сначала долго уворачивался — думал, зачем тратить время на провинциального автора? А начал читать — не оторваться, так хорошо! Притом что в каждом рассказе все плохо заканчивается, деревни вымирают, люди выдыхаются, беспросветность, конец России… (Чехов тоже писал про тоску и приближение конца — но какое счастье, что он писал об этом, правда?)
Например, рассказ про маленькую деревушку, в которой живут четыре старухи: к весне, когда у них кончаются дрова, они съезжаются вместе в одну избу, чтобы выжить (если топить одну печь, а не четыре, то на дольше хватает дров). Но дрова все равно кончаются, тогда старухи запрягают старого мерина и едут за дровами в лес: чудо, восторг, у саней примерзают полозья (днем была оттепель, снег подтаял под санями, а к вечеру подморозило), и они не могут стронуться с места, но потом все-таки через две страницы трогаются. Вот и весь сюжет. Как у Чехова — только у того люди разговаривают-разговаривают (потому что образованные), а у Клевцова просто молча пытаются отодрать примерзшие сани. Но главное же не в этом: не разговоры и не примерзшие сани — а что жизнь проходит, настоящая, живая…
Вроде грустно должно быть, но книжка так здорово написана, что почему-то радостно (ведь не грустим мы сегодня, читая про гибель Трои? Ни капельки, а, наоборот, наслаждаемся).
Настоящее искусство всегда радостное, даже если все заканчивается смертью главного героя. Прочитал — а жить хочется (Анна Каренина). И в этом главная тайна и смысл: красота всегда утешает.
Почитал Чехова — ведь тоска, беспросветность! Так жить нельзя! (Типа, понял: народ страдает!) И дурак. Потому что на самом деле ничего не понял. Понять жизнь — это значит принять ее, примириться с ней. И тогда просто любуешься, умиляешься каждый раз, как совершенна форма, как прекрасно и точно каждое слово («всю ночь за окном болтались тяжелые ветки яблони» — точно! Какие у яблони тяжелые ветки, даже без яблок!), любуешься совершенной формой, как драгоценным камнем, и это созерцание красоты почему-то само собой утешает, радует. И даже вселяет уверенность, что все хорошо. Есть в жизни счастье.
Во всех книжках Клевцова нет ни одного интеллигента (в отличие от Чехова) — и это тоже очень приятно: нет нытья-рефлексии. Герои у Клевцова не главнее зоотехника (в крайнем случае фельдшер), и поэтому все у них выпукло и чисто. (Представляю себе сборник рассказов про финансовых аналитиков и тележурналистов, брр!) Отсутствие в книгах Клевцова образованного сословия придает им очень большую мощь, граничащую с мифом. (Где-то у Толстого читал, как он сильно удивляется-завидует тому, как умирают мужики: просто лег и умер. Миф.)
Терпение и смирение, которые даже не понимают, что они смирение и терпение, — в отличие от «смирения-терпения» образованного человека («Боже, как я страдаю, видел бы кто!»).
Критики пройдут мимо такой книжки — не о чем тут долго говорить, не Чехов (не про интеллигенцию).
А вот читатель — прочитает и порадуется. Причем Клевцова с удовольствием читают и взрослые, и дети, а это очень серьезный критерий: детей не обманешь, нужно быть Чеховым, чтобы писать и «Дом с мезонином», и «Каштанку».
О Владимире Клевцове практически не пишут. Ну разве что знаменитый столичный критик Лев Пирогов, известный своей оригинальностью:
«Вот книга — с неуклюжим названием, „без дизайна“, с неизвестным именем на обложке.
Пройдете ли вы мимо такой?
Не пройдете.
Потому что нет на просторах нашей необъятной родины такого магазина, в котором бы она продавалась.
Рассказы Владимира Клевцова — очень красивые, почти стихи. Очень грустные — даже те, в которых все заканчивается хорошо. Они тоже о людях, которых нет. Которые перестали быть „предметом искусства“.
Почему мне эта книга понравилась? Потому что я каким-то чудом еще помню, как печка топится, чем земля пахнет, как пальцы от нее трескаются. Людей помню. Читаю о них — и приятно вспомнить, узнать.
А кто не помнит, тому что?
Значит, надо ждать, пока образованное сословие не наслушается досыта Чезарии Еворы… Пока какие-нибудь крутые западные интеллектуалы, сродни немецким романтикам XVIII века, не убедят его, что народ — это круто. Пока, обремененное этой свежей, поразившей его мыслью, образованное сословие не станет называться интеллигенцией».
Ну да, вот и я о том: Чехова любят, потому что книжки обычно читает интеллигенция (приятно же читать про себя!), — а Клевцов пишет про зоотехников, про конюхов с ипподрома — что, конюхи будут его книжки читать?
Лев Пирогов продолжает:
