Ной
Какой, черт возьми, ужасный пиар.
Я нахожусь на благотворительном мероприятии от имени «Тейт и Кейн». Уже два дня мою жену никто не видел и не слышал; мой лучший друг Стерлинг трахает в туалете официантку, пока я стою здесь с лопаткой в руке, шепча под нос проклятья за их медленную смерть.
Мы на благотворительном мероприятии в бесплатной столовой для нуждающихся. Предположительно, помогаем обедневшим молодым людям нашего общества, но это лишь предлог, чтобы опустошить карманы нью-йоркской молодежи, подавая им неоправданно дорогой ланч. И учитывая, что я один из поваров, сомневаюсь, что это будет вкусно. Мне нравится готовить, просто я редко это делаю. У меня есть один, может, два рецепта моей мамы, которые я освоил, и салат из курицы, приправленной карри, не в их числе. Один лишь запах вызывает тошноту. Хотя, может, это потому, что у меня нет аппетита.
В сотый раз я жалею, что не нанял Роситу и не выписал ей чек. Если бы я это сделал, то сегодня все ели бы, как короли. Но благо это не единственная причина, по которой я нахожусь здесь. Черт, это даже не главная причина.
Как только этим утром я прибыл в столовую, стервятники из высшего общества Нью-Йорка принялись заваливать меня вопросами. Как прошла свадьба? Почему ты один? Где твоя застенчивая невеста?
Даже если бы я знал ответ на этот вопрос, это не их собачье дело. Отец Оливии, Фред Кейн, вмешался и спас меня, сказав всем, что церемония была закрытой и красивой, и что Оливия просила извинить ее за отсутствие. Я вызвался помочь на кухне, чтобы несколько часов побыть одному, вдали от глаз общественности.
По крайней мере, таков был план. Я заставляю себя улыбаться фотографу, который двадцать минут назад ворвался на кухню, щелкая своей камерой. Если он еще раз спросит, где Оливия, я засуну эту камеру за тысячу долларов ему в задницу.
— Как дела? — спрашивает шеф-повар, заглядывая в большую глубокую миску из нержавеющей стали с нарезанной в ней курицей, приправленной карри.
— Все готово, — я подвигаю миску к нему, пока другой повар ставит на кухонный прилавок поднос с заранее нарезанными круассанами.
Они благодарят меня за то, что пришел, пока я снимаю свой испачканный фартук и по дороге из кухни закидываю его в стирку.
Я пожимаю еще несколько рук, пару раз фотографируюсь, а затем ухожу. Стерлинга по-прежнему нигде не видно, но этот идиот сможет и самостоятельно добраться до дома. Это же Нью-Йорк, здесь повсюду такси. Я все равно не в настроении сейчас общаться.
Когда Оливия стояла у алтаря, что-то во мне сломалось. Я надрывал задницу в попытке доказать ей, что мы на самом деле можем стать парой, и считал, что был близок к цели. Проживая вместе в одной квартире, просыпаясь в одной кровати, играя в наши сладкие игры, которые начинали переходить в нечто большее. Даже в офисе мы стали неразлучны… Медленно меняли компанию к лучшему, принимая по одному решению за раз.
Я разочарованно вздыхаю. Никогда в жизни я так не старался завоевать женщину. Но Оливия не просто какая-то женщина. Я вырос вместе с ней, вознес на пьедестал неприкосновенности на двадцать лет, и, наконец, она была так близка к тому, чтобы стать моей. До того, как сбежала. И я до сих пор не понимаю, почему. Хотя у меня есть догадка на этот счет…
Из-за пункта о наследнике в договоре.
Стерлинг был прав. Кажется, она не хотела печь мой батон в своей духовке. Но я никогда не думал, что она так отреагирует. Кричать, ругаться и отрывать яйца — да. Исчезнуть без следа — нет.
Люди в зале разошлись кто куда, пожимая друг другу руки и пожевывая крудите (Примеч. Крудите — не перемешанный салат или набор из нарезанных свежих сырых овощей). В дальнем конце комнаты я замечаю отца Оливии и продвигаюсь к нему. Он невысокий, приземистый мужчина с серебристыми волосами, круглым животиком и вечной ухмылкой на лице. Он почти как брат Санты. Трудно не любить его, даже когда он указывает мне что делать и порой бывает занозой в заднице.
— Вы готовы рассказать мне, где она? — спрашиваю я, наклонившись, чтобы только он мог слышать меня.
Он извиняется перед человеком, с которым говорил, и поворачивается ко мне.
— Ной, — начинает он беззаботным тоном, будто мы обсуждаем плавание на яхте в предстоящие выходные на Гудзоне.
— Да, старина, — поддерживаю я дружескую улыбку на случай, если кто-то смотрит на нас. — Где она?
Он тяжело вздыхает, и я впервые замечаю, что это угнетает его почти так же, как меня.