Земля горячая

Ночью я проснулась от резкого телефонного звонка. Недоумевая, сняла трубку.

— Слушаю…

— Галина Ивановна!.. — донесся до моего слуха срывающийся голос телефонистки Риммы. — Плавкран утонул!.. Только не волнуйтесь — люди, кажется, спасены, буксир их подобрал…

Из торопливой, взволнованной скороговорки Риммы я уловила только одно — утонул плавкран!..

— Римма! — закричала я в трубку дрогнувшим голосом и как-то невольно сжалась. — Римма, ты слышишь?.. — Мне показалось, что кто-то разъединил нас. — Как Игорь?.. Известно ли, что с Игорем?

Римма что-то говорила, объясняла, но я ничего не могла разобрать. Во рту пересохло, кровь угарными толчками билась в висках. «Ведь он ехал ко мне!.. Он так стремился!..»

— Римма, — тихо, совсем шепотом, спросила я телефонистку, — откуда тебе известно об аварии?

— Всю ночь идут радиограммы.

Я машинально посмотрела на часы. Пальцы рук мелко дрожали. Кое-как накинула на плечи пальто, схватила шарф и выскочила из дому. Радиостанция была неподалеку, но мне показалось, что я бегу вечность.

Ноги вязли в песке, я никак не могла бежать быстрее. Песок набивался в тапки, крупинки его попадали меж пальцев и жгли кожу. «Холодный, а жжет!» — удивилась я. Встречный ветер спирал дыхание, то и дело распахивал пальто. Я пыталась застегивать его, но пальцы не слушались. Где-то совсем невдалеке глухо, тревожно били о берег тяжелые океанские волны да жалобно кричала вспугнутая моими шагами одинокая чайка.

Игорь… Из-за меня он рвался сюда, в Усть-Гремучий… рвался — навстречу своей гибели!.. А зачем, зачем?.. Чтобы помочь мне или… До чего я запуталась!..

А кто гнал Валентина в этот рейс? Будто нельзя было по-другому — уйти от меня к родным и спокойно работать на берегу…

Впереди, в предрассветной мгле, двоясь, расплывались огни радиостанции. Я перевела дух, открыла дверь. На мое счастье, дежурил Ваня Толман. Ваня всегда понимал меня с полуслова. Добрый человек! Он поддержал меня под руку, посадил на табурет и подал стакан воды. Я отвела его руку и, глубоко вздохнув, проговорила:

— Давай!..

Ваня молча протянул несколько радиограмм. Я впилась в них взглядом, но буквы заплясали перед глазами, и я никак не могла понять смысла хотя бы одного слова.

— Прочти, пожалуйста, — попросила я.

Мне почему-то показалось, что в комнате очень жарко. Я сняла пальто, совсем забыв о том, что на мне всего лишь одна ночная сорочка. Ваня стыдливо, по-детски, опустил раскосые глаза и, запинаясь, начал читать. До моего слуха, будто из подземелья, доносились страшные слова:

— «Шторм одиннадцать баллов. Для спасения крана было сделано все возможное. Разошлись швы, вода поступает молниеносно. Насосы не успевают откачивать воду. Капитан дал команду оставить плавкран…»

Ваня замолчал, накинул на мои плечи пальто.

Я очнулась, подошла к нему, взяла радиограммы, надеясь найти в них какой-то облегчающий смысл, но все равно ничего не смогла понять в тексте.

— Как же так?.. А люди, люди?..

— В последней радиограмме сказано: рядом буксир «Сильный», спущена шлюпка.

«Шлюпка…» — подумала я, и моему воображению представилась картина: одиннадцатибалльный шторм за сотни километров отсюда. Крутые волны. Шлюпка, как поплавок, мечется по ним. Глубина в полкилометра!..

Ваня опять поднес мне стакан воды.

— Выпей, — сказал он настойчиво.

Я выпила. Сознание немного прояснилось.

— Разошлись швы… — тихо прошептала я.

Да, это у нас с Валентином… Там только сейчас случилось это, а у нас уже давно… Но ведь там Игорь!.. Кран утонул… А Игорь?.. Нет, нет!.. «Разошлись швы, швы разошлись…» — повторяла я машинально.

— Идите домой, Галина Ивановна, — Ваня положил руку мне на плечо.

Горло мое перехватила спазма, но я взяла себя в руки. Так мы простояли с минуту, потом Ваня, услышав позывные, бросился к рации.

Я вышла на улицу и медленно пошла вдоль берега неспокойного океана, сама не зная, куда и зачем. Взгляд мой был прикован к всклокоченной морской кипени. Черные валы подымались к небу и на моих глазах рушились. Океан бесился, сердито выворачивал со дна песок, остервенело гнал к берегу.

Сколько времени шла, не помню. Незаметно свернула к реке Гремучей. Тут было потише, океан грохотал приглушенно. Затерянная в траве, малохоженая тропинка бежала вдоль речного обрыва. Непослушные ноги уводили меня все дальше. «Вот и все…» Я хотела задушить подступивший вскрик и не могла.

Река и небо казались мне темными, как в предгрозье. Я остановилась на минутку, устало закрыла глаза, перевела дыхание, а когда вновь посмотрела на берег, меня поразило то, что я увидела: будто белое облако, передо мной стояла черемуха — громадная, чистая, нежная. Кругом тьма, а она белая-белая… Крупные, влажные сережки тяжело клонили ветки, далеко вокруг разносился знакомый с детства горьковатый, терпкий аромат. Дерево молодости… «Черемуха, откуда взялась ты? Что же нам делать с тобой, черемуха?..» Я крепко обхватила ствол руками, прислонилась горячей щекой к прохладной коре и заплакала.

Да, жизнь шла своим чередом: цвела черемуха, кто-то влюблялся, доброе лето ставило девчонок на высокие каблуки, манило под циферблаты огромных часов на площадях, шумели где-то пестрые, веселые улицы больших городов, у кого-то над головой в необъятной вышине голубело чисто летнее небо и только-только начиналось счастье… Я еще крепче обняла черемуху и вновь закрыла глаза. Мне припомнился другой запах — запах акации и теплого, ласкового моря. Черного моря… Я ощутила под ногами гальку, намытую морской волной. Только… волной Тихого океана, тихого, да не ласкового. Если он Тихий, какого же черта он губит суда и людей? Тихий! И кто только придумал такое название? Я подняла лицо, окинула взглядом шатер черемухи, вздохнула, будто хотела от ее белоснежной красы, от свежести ее перенять силу, перенять стойкость.