Записки бойца Армии теней

Нет, на Героя Советского Союза или Российской Федерации он, конечно же, не тянет. Тут другой статус и другое измерение. Но по большому счету он - герой, хотя большую часть жизни он прожил с клеймом "опасного преступника". Гестапо проштамповало листовку с его портретом и грифом "Разыскивается опасный преступник". Это было в Париже в 43-м году, когда он бежал из-под расстрела. В МГБ он, скорее всего, проходил по разряду "Социально Опасного Элемента", пожизненно не выездного за кордон...

Еще бы! Кто и куда выпустил бы его в хрущевско-брежневские времена с такой вот его биографией, где, как ни смягчай формулировок, но между строк явственно читалось, как сын белого офицера был вывезен в Югославию и там учился в королевском военно-медицинском училище, и как попал в плен к немцам раненый, и как бежал во Францию и там примкнул к макизарам - бойцам Сопротивления, а затем сплошные аресты, побеги от немцев, от американцев...

Такая вот темная лошадка. Не зря и в советских лагерях посидел. Даром, что реабилитированный. Его судьбы хватило бы на семерых: на врача, на солдата, на подпольщика, на героя-любовника, на зэка, на учителя, а досталась она ему одному - Александру Михайловичу Агафонову. Он же Глянцев, он же Попович, он же... Кто он, работавший фактически на английскую разведку, будучи немецким шофером, французским подпольщиком, югославским гражданином и русским по рождению?

Однажды, сидя в камере смертников, - это уже в нашей тюрьме, - он, чтобы оттянуть срок расстрела, решил раскрыть наконец "тайны английской разведки" и сочинил весьма правдоподобную легенду о новом, неведомом на Лубянке, разведцентре под Лондоном, где он, якобы, прошел подготовку. Его сразу же увезли в МГБ на Лубянку выяснить, что и как. И уж потом, когда обман раскрылся, расстреливать все же не стали.

Какой переполох поднялся в крымском КГБ, и в киевском (и в союзном тоже), когда глава внешней разведки Франции Морис Монте вдруг пригласил в гости ничем не приметного учителя технического труда в сельской школе под Севастополем, с которым он сидел когда-то в одной гестаповской камере, и как Агафонову компетентные органы настоятельно рекомендовали отказаться под благовидным предлогом от поездки в Париж, а пригласить самому главного разведчика Франции не в севастопольскую Любимовку конечно, а в Ялту. И друг по подпольной борьбе, сделавший столь крупную карьеру после войны, все-таки приехал, и как старые друзья встречались, не обращая внимания на рой окружающих их советских штирлицев?.. Его биография легко читается по морщинам на лице. Складки на лбу - следы тех отчаянных раздумий, когда надо было находить выход из очередной смертельной западни. Чуть видимые шрамики на переносице - следы от пыточного шнура-удавки в гестаповской тюрьме "Фрэн" под Парижем. Ее накладывали на глаза и закручивали на затылке, и она врезалась в переносицу. Ему часто приходилось целиться, - морщинки быстро образовались у глаз. Он много улыбался, никогда не унывал, - следы былых улыбок навсегда запечатлелись у губ. А на руках, на запястьях и до локтя, - многочисленные круглые и длинные тонкие шрамики, - от пыток огнем и пилением.

Когда я вижу размалеванное лицо панка, когда пытаюсь поймать пустой взгляд юного наркомана, когда слышу сетования о неприкаянности нынешней молодежи, о том, что не с кого делать жизнь, когда в минуты душевной смуты и сам готов в это поверить, я вспоминаю лицо этого человека, чья судьба - сущий учебник жизни. И какой жизни!.. Порой кажется, что ее сочинил некий романист с неуемной фантазией. Он заставил пройти своего героя сквозь чужие страны, плен, ранения, бои, побеги, концлагеря... Он вынудил его играть со смертью в игры посложнее, чем "кошки-мышки". Но ведь всё это было, и не в романе, а в жизни одного человека.

Подумать только - четыре раза его приговаривали к смерти! Должно быть, он один из самых везучих людей на земле, ибо четыре раза, благодаря случаю, или друзьям по борьбе, или собственному мужеству и смекалке Агафонов оставлял "безносую с носом".

Первый раз его приговорил к расстрелу немецкий военно-морской трибунал во французском городке Ля Боль за разведывательную деятельность. Тюремный фургон, который вез его на расстрел, был отбит товарищами по Сопротивлению.

Второй раз смерть поджидала его в печах Бухенвальда. Лагерные подпольщики сменили ему номер, и он остался жив.

В третий раз он угодил в камеру смертников, как жертва произвола Берия. Спасло его вмешательство честных следователей.

Четвертый раз смертный приговор вынесли ему уголовники в Ухт-Ижмлаге, где он работал завмедпунктом, проиграв его в карты. Пришли ночью к дверям санчасти, стали стучать. Сказали, что в бараке погибает больной. Агафонов, предупрежденный об опасности, все же открыл дверь со словами: "Я знаю, зачем вы пришли. Но долг медика велит мне идти к больному". За смелость его простили.

Среди многих хороших людей, на которых ему так везло на всем протяжении его жизненной одиссеи, были двое французских мальчишек из лотарингского села Ремельфинген, где располагался штрафной лагерь военнопленных. С энтузиазмом Тома Сойера и Гекльберри Финна мальчуганы принялись готовить побег рослого обаятельного солдата, рискуя жизнью несравненно больше, чем их сверстники из романа Марка Твена. Снабдили "Алекса", - так назвался им солдат, - компасом, картой, малой толикой еды, отцовскими брюками, еле опускавшимися Агафонову ниже колен. Но самое главное, они сообщили ему адрес надежного человека, который помог беглецу, как только тот переполз через границу во Францию, связаться с патриотами из Сопротивления. Агафонов помнил ребят всю жизнь, как помнил и того парня -Мориса Монте, с кем превратная судьба подпольщика свела его в одной камере гестаповской тюрьмы.