«Не я одна такая, — убеждала себя мисс Элизабет Годфилд, глядя в решетчатое окно на унылый ноябрьский дождик. — Девушка, которой не везет с женихами, в наше время — не диво. Время-то какое… Брат восстал на брата, и сын на отца… Кровь льется по всей Англии который год… Что уж мне жаловаться на судьбу».
Мир и впрямь треснул по швам, вздыбился, и то, что было всегда дном, вызывающе вылезло наружу. Седьмой год уже шла борьба между королем и парламентом — борьба изнурительная и беспощадная.
Палата общин с 1640 года почувствовала за собой силу небывалую ранее и потребовала от короля уступок: свободы от произвольных арестов, штрафов, поборов. Она настаивала на отстранении от власти расточительных наглых фаворитов и главное — на отмене епископальной церкви, этого разжиревшего паразита на теле страны. На стороне парламента выступили лучшие умы Англии — публицисты, знатоки законов, пуританские проповедники. Начались волнения крестьян и горожан. И так сильно оказалось сопротивление парламента монархической власти, что уже через год он начинает одерживать первые победы: вот голова королевского наместника в Ирландии, всесильного «черного графа» Страффорда скатилась к ногам палача на Тауэр-хилле; вот и мрачный догматик архиепископ Лод обвинен в государственной измене. И, взбешенный провалами, Карл первым бросает вызов: 22 августа 1642 года королевский штандарт возносится в Ноттингеме, призывая королевских вассалов с оружием в руках защитить суверена от посягательств непокорных подданных.
Элизабет помнила, как отец уходил на войну, в новую армию, армию непокорных подданных, которую набирал полковник Кромвель. Потом туда записался и Генри — ее брат. Кобэм, городишко в Серри, где жили Годфилды, будоражили слухи о блестящих, невиданных победах: вот королевские войска разбиты при Уинсби; вот доблестный Кромвель, теперь уже генерал и заместитель главнокомандующего, одерживает верх при Марстон-Муре, а потом при Ньюбери. Вот, наконец, решительная битва при Нэсби — и армия роялистов разбита наголову. Король бежит, он сдается в плен шотландцам, а те выдают его парламентским войскам за солидную мзду. Его привозят в Лондон и помещают в старом загородном дворце Гемптон-Корте, на берегу Темзы, совсем недалеко от Кобэма. Но беспокойство в стране не утихает. Новая партия — левеллеры — требует суда над королем и введения республиканской конституции. И бог знает, что еще придется пережить бедной истерзанной Англии…
Девушка вздохнула и посмотрела на мокрую дорожку сада. От дома к калитке удалялись три женские фигуры: посредине шла, переваливаясь с боку на бок, ее мачеха — полная приземистая дама в огромном чепце и большой теплой шали; по бокам семенили две тощие и прямые, словно жерди, дочери. Сводные сестры мисс Элизабет и их мать вышли на обычную послеобеденную прогулку, которая состояла из обхода все тех же никогда не надоедающих лавок: кондитерской, галантерейной и «Сукна, ткани, заморские товары». Лавки эти они посещали с таким же рвением, как воскресную проповедь в церкви: мода на платье, мода на пуританское благочестие — была ли для них какая-нибудь разница?
Элизабет вздохнула еще раз, провела рукой по аккуратно причесанным светлым волосам, поправила белую косынку у ворота. Серые глаза задумчивы. Ей шел уже двадцать четвертый год — возраст, решающий для девушки. А с женихами ей и вправду не везло. Из деревенских молодых людей, сыновей фригольдеров и мелких дворян, с которыми она встречалась в местном обществе, взгляда остановить было решительно не на ком. Их речи, полные житейских забот и немудреного сельского остроумия, наводили на нее тоску. И Элизабет все ждала, поглядывая на Портсмутскую дорогу, невесть какого заезжего принца, который смог бы победить ее ясный ум и волю своим превосходством. Но такого не находилось, и годы шли в занятиях чтением — она часами просиживала в отцовской библиотеке, в одиноких прогулках, дозволенных деревенской свободой, и размышлениях — по утрам и особенно вечером, в сумерки, когда на холм святого Георгия опускалась мгла и туман сгущался над Молем. Она мечтала и размышляла о жизни.
Дела отца шли туго. Его земельная собственность едва превышала размеры усадьбы и огорода; два арендатора, служившие также в конюшне и в доме, в счет не шли. Семья жила на армейское жалованье, а его последнее время платили очень неаккуратно.
Ах, отец, отец… Один из ведущих полковников Армии, он прошел вместе с Кромвелем через Марстон-Мур и Нэсби, был ему другом и опорой, но не мог и не хотел выпрашивать себе чины и подачки. Элизабет вспомнила маленькую фигуру, бледное лицо с пушистыми светлыми усами, его всегдашнее молчание, и слезы набежали ей на глаза. Где он теперь? В Лондоне, в Виндзоре? Он любил ее больше других дочерей, она это знала. Она была похожа на покойную мать. Но после второй женитьбы — на особе мелочной, корыстной и вздорной — он мог выделить Элизабет более чем скромное приданое. А недавно, в последний краткий приезд в Кобэм, нашел ей наконец жениха.