На глаза ему попалась красивая девушка, и он стал смотреть на нее — чтобы хоть куда-нибудь смотреть! Кроме того, смотреть на нее было приятно, она как будто из журнала выскочила.
Из такого — он пошевелил лбом, подгоняя умные мысли поближе, — из такого… как это называется-то?
Ну, картинки красивые и на обложке непременно ангельское личико, а по бокам заголовки: «Шестнадцать способов соблазнить шефа», «Роскошные ресницы — счастливая, судьба, новая удлиняющая тушь от…», «Весна — время заняться фигурой», «Загляни ему в душу».
Последнее, про душу ему особенно нравилось, учитывая, что путь то ли к этой самой душе, то ли к сердцу пролегал через желудок. Каково это — заглянуть в душу через желудок? Красота небось откроется, ни в сказке сказать, ни пером описать.
Как же называется-то это все?..
Ах, да? Глянец, вот как! Гламур, вот еще как.
Девушка, выскочившая из глянца или гламура, обежала свою машинку, похватала с заднего сиденья сумочку, зонтик и еще что-то очень дамское, побежала, на ходу натягивая обуженную донельзя светлую дубленку, не глядя, вытянула руку с брелком. Машинка подмигнула фарами, как будто попрощалась с ней.
Он зевнул, чуть не вывернув челюсть, и захлопнул рот — зубы клацнули.
Спешит она. Торопится. На работу, должно быть, опаздывает. Он подчиненных за опоздания гонял в хвост и в гриву, и мысль о том, что она опаздывает, доставила ему удовольствие.
«Вот работала бы она на меня, — мечтал он. — Вот опоздала бы, а я бы вызвал ее, и давай мозги вправлять! Я бы вправлял, а она бы краснела, мялась, негодовала, стреляла своими глазищами. Шестнадцать способов соблазнить шефа!..»
Но девушка повела себя странно. Она перебежала дорогу, ввинтилась в толпу на троллейбусной остановке и на некоторое время пропала из глаз. Он все смотрел, позевывая. Подошел троллейбус.
Он был переполнен уже в тот момент, когда подходил. Да еще столько же народу, сколько было внутри, собиралось штурмовать его снаружи — и глянцевая девушка тоже!
Он ее увидел. Сделав решительное лицо, она сунула под мышку сумочку, получше укрепила в руке зонтик, одернула кургузый пиджачок и бросилась на штурм.
Штурм был краток и страшен.
Все лезли, ругались, пихали друг друга локтями в бока, тащили за одежду. Одежда трещала и рвалась. Лица наливались кровью и ненавистью. На мокрый асфальт летели пуговицы и проклятия.
Троллейбус постоял-постоял, а потом вздохнул и поехал — двери не закрывались, и от народа его кренило на одну сторону, вот-вот «рожки» слетят.
И чего ей на машине не ехалось?.. Чего лучше, сиди себе, слушай музыку, что-нибудь возвышенное и гламурное, к примеру, «тонкий шрам на любимей попе, рваная рана в моей душе», подпевай да продвигайся потихоньку.
Лишь солнце взойдет, собирайся в дорогу и следом за ним поезжай понемногу. Покуда вернется оно в небеса, объедешь ты в двадцать четыре часа.
На самом деле — отличный лозунг для участников и регулировщиков московского движения. Двадцать четыре часа в машине, и это еще не предел! Вы можете сделать больше!..
Скособоченный троллейбус уехал, а он остался, и смотреть ему стало не на что.
На кого-то она похожа, та странная девушка. На кого-то из книжки или с картинки. А может, из телевизора.
Нет, он не мог вспомнить, на кого именно.
* * *
Человек, наблюдавший за ним издалека, усмехнулся, заметив мечтательное выражение, мелькнувшее на простецкой и не отягощенной интеллектом физиономии. Должно быть, мечтает, как тюлень на лежбище.
О чем может мечтать тюлень на лежбище?..
Этот тюлень сослужит свою службу, участь его решена. За несколько вонючих тухлых рыбок он станет выделывать всякие трюки и фокусы, крутить на носу мяч, беспомощно загребать ластами манеж и обиженно реветь, не понимая, что происходит, когда его тушу поволокут на убой.
Жалко, конечно, — такой отличный экземпляр, еще не подпорченный никакой цивилизацией! — но что поделаешь! Задуманное предприятие потребует жертв. На роль жертвы тюлень подходил идеально.
Из подъезда вышла бывшая тюленева жена, посмотрела вверх — на небо, посмотрела в стороны — на дома.
Посмотрела на тюленя, при этом лицо у нее приняло странное, как будто жалостливое выражение, впрочем, едва заметное. Потом она мазнула глазами и по его машине, совершенно равнодушно, впрочем. И наконец перевела взгляд себе под ноги, прикинула, куда шагнуть. Как раз вовремя, потому что под ногами у нее простиралась огромная лужа, плескалась и важно ходила в асфальтовых берегах. На жене были короткие белые замшевые сапожки и некий «макинтош», как определил он для себя, — что-то летящее, взмывающее, изнутри подбитое тонким светлым мехом, а снаружи атласное, расшитое яркими восточными цветами.
Тюленева жена была женщина со вкусом.
— Илюша! — негромко сказала она в сторону «мерина», в котором вздыхал и ворочался тюлень. — Илюша!
Илюша, ясное дело, ни слова не слышал. Зевал по сторонам, и радио у него играло громко. Почему-то все из их тюленьего племени обожают именно громкую музыку и именно «мерины». В их тюленьи головы даже не приходит, что музыка может быть тихой и ненавязчивой, а машина — не «мерин».
Жена вытащила из кармана волшебного «макинтоша» крохотный белый телефончик на жемчужной петельке, как в рекламе, нажала кнопочку и стала ждать.
