…Мартовская стужа выхолодила курятник так, что зуб на зуб не попадал. Внутри пахло гнилой соломой и птичьим пометом. Кур не водилось — наркомпрод наведался в деревню еще в феврале и увёз всё, что нашёл.
С улицы уже давно неслись крики соседей, но когда зазвенел набат, мальчишка не выдержал и прильнул глазом к щели в стене. Крестьяне, разоружившие на днях отряд красногвардейцев, избивали так некстати заглянувших в село продотрядников; бабы тянули к проруби тело чекиста.
— Васька, пригнись, — мать схватила его за руку и оттащила прочь от стены. — Не дай бог увидят, и тогда не сдобровать нам. Вмиг всё припомнят…
Мальчишка не стал вырываться из цепких рук. Вздрагивая от особенно пронзительных криков, доносившихся снаружи, он отчаянно жалел, что еще слишком мал. Будь он хоть немного постарше — давно бы сбежал на Урал, вслед за отцом, помогать красным бить Колчака.
Увлеченный своими мечтами, мальчишка не сразу заметил, что материны руки дрожат, и что она не столько обнимает, сколько цепляется за него — отчаянно и безнадёжно. После того, как отец ушёл с красными, тринадцатилетний пацанёнок остался единственным заступником матери и пятерых младших братьев и сестёр.
Внезапно почувствовав себя гораздо старше своих лет, он высвободил руки из материных ладоней и обнял её за плечи:
— Ничего, мать, ничего. Вот погоди, красные придут и наведут порядок.
И добавил — про себя, чтобы не расстраивать мать: "И я с ними уйду, буду строить власть советов. И ты больше никогда не будешь бояться".
***
Тёплый июньский вечер догорал над крышами Кронштадта и верфями Финского залива. По узкому шоссе из Ленинграда на Ораниенбаум тянулись колонны только что мобилизованных красноармейцев.
Взбудораженная толпа провожала вереницы грузовиков, конных повозок и артиллерийских тягачей с пушками. Девочка, всё еще в нарядном выпускном платье, прикусив губу, высматривала среди уходящих новобранцев старшего брата.
— Ты что делать будешь? — повернулась она к стоявшему рядом однокласснику.
— Я в артиллерийскую школу записался! — с некоторым бахвальством ответил он.
— А я в госпиталь, буду медсестрой…
Парнишка улыбнулся:
— А представляешь, вот закончится война, мы вернемся, станем вспоминать этот выпускной. Только ты уже будешь Екатерина Ивановна, военный врач, а я — Михаил Васильевич, офицер Красной Армии.
Глаза четырнадцатилетней девочки смотрели на него с не по возрасту взрослой суровой печалью.
— Эх, Михаил Васильевич, — вздохнула она, — Лишь бы вернулись.
***
— Ваша "Эрика"?
Допрашиваемый молча смотрел на пишущую машинку, испачканную фиолетовой копиркой.
— А, может, и это тоже не ваше? — мужчина в сером костюме потряс перепечатанными страницами Пастернака.
Сочтя молчание признанием, гэбэшник уселся за рабочий стол и скрестил пальцы домиком.
— Владимир Михайлович, и не стыдно вам? Позорите родителей своих, позорите. Отец у вас — ветеран Великой Отечественной, дед — красногвардеец, в его честь улицу назвали. Оба — герои. А вы?
— У каждого времени свои герои, — последовал хмурый ответ.
— Значит, не раскаиваемся, — подвел итог гэбэшник, подвинув к себе стопку сероватых бланков, и принялся что-то помечать. — Контрреволюционная агитация… Антисоветская деятельность… — тихонько забубнил себе под нос; потом, словно вспомнив о чем-то, оторвался от бумажек. — Владимир Михайлович, ответьте мне на один вопрос. Дед ваш стоял у истоков нашей страны, так сказать, нашу страну строил. Отец ваш защищал страну от врага. А вот вы — вы за что боретесь?
Допрашиваемый некоторое время молчал, словно раздумывая, стоит ли отвечать.
— Я борюсь за свободу узников совести, — сказал он наконец, — Хочу, чтобы мой сын мог говорить то, что думает, а не то, что надо.
Гэбэшник отрешённо хмыкнул и вернулся к своим бумажкам.
Его собеседник безучастно смотрел в окно, на унылое мокро-жёлтое здание через дорогу. Он знал — там его уже ждала койка.
***
— Слыхал, Серый, говорят, америкосы авторитета нашего повязали, — сидящий за рулем тонированного джипа парень покрутил ручку магнитолы, настраивая радио.
— За что?
— Да, кажись, за вымогательство.
— А-а… Сделай погромче.
— Кстати, помнишь того журналиста? Вот, ещё один убийца объявился. Лохи, ёпрст…
— Очередной дурик, — хмыкнул тот, кого называли Серым.
— Да, ты у нас в этом деле специалист, у тебя же папаша в дурке лежал, — заржал парень.
— Рот закрой, урод, — зло рявкнул в ответ Серый. — Он диссидент был, а не псих.
Некоторое время в салоне царило неловкое молчание. Серебристая машина, остановившаяся у магазина напротив, прервала её.
— Во, приехали, — Сергей обернулся на заднее сидение, где тихо сидели трое плечистых коротко стриженных ребят. — Ну чё, не забыли, как дела делаются?
Те красноречиво промолчали и как по команде распахнули кожаные куртки, демонстрируя кобуры подмышками.
Тот, кого называли Серым, проводил взглядом неторопливо переходившую дорогу троицу и вздохнул. Может, хватит уже под пули лезть? Сменить спортивный костюм на дорогой пиджак, открыть законный бизнес, получить депутатский значок, кабинет с медной табличкой "Сергей Владимирович Наганов"… Заделаться, так сказать, уважаемым человеком…
