Первое, чему я как следует научился ― прятаться, да так, чтобы даже Али, излазивший в нашем замке все закоулки и подземные переходы, не мог меня найти. И совсем не потому, что нам с ним очень нравилось играть в прятки. Таков был приказ отца, повелителя этих горных пустошей. Для меня возможность удачно и вовремя скрыться означала спасти свою хрупкую жизнь, потому что защитить её сам я пока не мог: был для этого слишком слаб.
Мы сидели, прижавшись друг к другу, словно воробушки под крышей, и вздрагивали от доносящихся совсем рядом криков боли, лязганья мечей и стонов умирающих. В замке происходила очередная попытка переворота, и мы, двое мальчишек ― я и мой слуга Али, спрятавшись в тесной кладовке за тюками с грязным бельём, дрожали, каждую минуту ожидая, что старая дверь распахнётся, и, стуча подкованными сапогами, к нам вломятся заговорщики, чтобы убить меня, единственного наследника престола.
Али, которого я знал с пяти лет, обняв меня за плечи, шептал, обдавая моё заплаканное лицо запахом восточных специй:
«Не бойся, Барри, они нас ни за что не найдут. Куда им, этой тупой солдатне. Помнишь, как страшно было в прошлый раз в том жутком подземелье, но мы же спаслись. И сейчас, слава господу, всё обойдётся».
Его голос испуганно вздрагивал, и мне казалось, что ему хочется спрятаться за мою металлическую броню. Я сидел, сжавшись в комок, прижимаясь к нему, и понимал, что если нас сейчас найдут, то никакой каркас из стальных прутьев и тяжеленные латы, в которые я был упакован, не спасут меня от мечей заговорщиков. Мгновение ― и моя голова будет лежать рядом с грудой бесполезного металла.
И Али, моего слуги, нет, единственного друга, тоже не станет. Его худенькое тело, одетое в разноцветную рубаху и такие же штаны, традиционные на его родине, не защитят от мечей наёмников. Оставалось только ждать и молиться, чтобы прачка, укрывшая нас здесь, не проболталась под неминуемыми пытками заговорщиков.
Глядя во влажные карие глаза друга, казавшиеся огромными из-за расширенных зрачков, я не видел в них надежды на благополучный исход, только обречённость. Мы не разлучались всё детство: он играл со мной, учился наукам и боевым искусствам, принимал вместо княжеского сына наказания за шалости ― и теперь был обречён умереть вместе со мной.
Я не мог себе представить жизнь без него, потому что полностью зависел от моего маленького смуглого раба. Ведь страшная болезнь, доставшаяся мне в наказание за грехи отца ― мои хрупкие кости ломались от малейшего неловкого движения ― ещё не забрала мою жизнь только потому, что умелые мастера нашего княжества сковали для меня доспехи, сплетённые из особой, гибкой стали, предохранявшей от несчастий. А придворный маг позаботился, чтобы моя «защита» менялась и росла вместе со мной.
Без помощи Али мне было не справиться. Я привык к тяжести доспехов и почти не чувствовал их на себе. От постоянного ношения этого груза мои мышцы окрепли, но вот кости… Проблемой было надеть на себя этот тяжёлый панцирь, а вечером снять его перед сном. Для этого ко мне и приставили Али.
Маленький раб из какого-то южного королевства, добрый и смешливый, певший мне на ночь свои странные заунывные песни и рассказывавший страшные сказки, полные фантастических дэвов и прекрасных красавиц ― завоевал мою дружбу. Только ему я и мог доверять в замке, где любой придворный мог оказаться предателем, а за каждой тяжёлой портьерой ― скрываться наёмный убийца.
Мы с Али пережили уже не один дворцовый переворот, надеясь, что и в этот раз нам повезёт. И когда закончится весь этот кошмар, снова на коленях будем выслушивать крики и сетования отца на то, что он наказан богом таким больным отпрыском, и у него уже нет времени для рождения нового наследника.
«И на кой чёрт ты мне нужен, Барри, если не способен себя защитить? Сидишь под этим панцирем, как глупая черепаха, какой от тебя прок? Ты должен был стоять рядом с моим троном и защищать отца, как это всегда делали твои братья. Проклинаю тот день, когда чёрное колдовство унесло их с поля битвы, оставив мне тебя ― маленького уродца. И что я теперь должен делать?», ― он яростно размахивал кулаками, словно вёл одному ему видимый бой.
«Как только меня не станет, придворные тут же выковыряют тебя из доспехов и покромсают на кусочки на потеху толпе. Понимаешь, Барри? Несмотря ни на что ты должен быть сильным, я столько серебра отдал, надеясь найти лекарство, которое излечит тебя от недуга, и всё напрасно. На эти деньги можно было бы снарядить армию, ― говорил он уже тише, поднимая меня с колен и сажая рядом с собой, ― Барри, Барри, я так любил твою маму, а она оставила меня, отдав тебе своё прекрасное лицо и эту страшную болезнь в придачу».
Его глаза каждый раз наполнялись слезами, когда отец вспоминал о маме. Он гладил меня по волосам и нежно прижимал к себе, чтобы случайно что-нибудь не сломать. А я смотрел на его изборождённое морщинами и боевыми шрамами лицо, на страшную трость с железным волком в навершии, которой он легко ломал кости провинившимся придворным, и старался не отводить испуганного взгляда от этого ужасного спутника Князя, с которым он не расставался с тех пор, как потерял в бою ногу.
