Встретимся на высоте

Под могучей кроной рослого тополя сидят пастухи. Деревья, трава, пни и муравьиные кучи словно бы источают жар. Разморенная крапива, кажется, жжет на расстоянии.

— Угомонились, вредины. Все во ржище бегут, — выравнивая дыхание, говорит Саня и машет перед распаренным лицом деда тополевой веткой.

Самое беспокойное время для пастухов эти предполуденные часы. Лесные поляны заливает желтый горячий свет. Смолистая духота охватывает ельник, и коров начинает мучить овод. Животные беспокойно крутятся, вздрагивают кожей, машут хвостами, бьют ногами в живот, мечутся по поляне. Наконец жара и овод загоняют коров в еловый подрост. Этого часа и ждет обычно двенадцатилетний Саня. Теперь можно выкупаться, поваляться в траве, поискать на речке смородину.

Саня поднимается, берет из сумки складной нож.

— Пойду искупаюсь и ивы себе нарежу. А ты вздремнул бы, дед, а?

— Иди, — Михеич рукавом рубахи вытирает с ссохшегося литого лица, рыжеватых усов и бровей пот. — Доплету корзину, прилягу.

— Дед, почему в этом лесу тополя растут?

— Тополя? Хутора тут вдоль лога стояли. Раньше каждый сам по себе жил. Это уж потом колхозы пошли.

— Хэ, колхозы. До колхозов-то еще революция и гражданская война была.

— Было такое, — Михеич поднимает седую крупную голову, задумчиво смотрит на Саню. От левого глаза, наискось, пересекая крупный нос и щеку, белеет на лице его продолговатый шрам. Ни время, ни загар не в силах сровнять отметину от вражеской сабли. — В гражданскую-то я с эскадроном от Волги до Омска прошел…

— А теперь в пастухи записался.

— В пастухи, Саня, мы давно записались. Еще отец мой в пастухах ходил. А теперь вот и ты.

— Я? Очень надо! — горячо возражает внук. — Тебе помогаю. Вон ты какой…

— Сивый, — подсказывает Михеич и весело щурится на выгоревшие брови и ресницы внука. — Так ведь и ты, Саня, сивый. Выходит, мы два сапога пара.

Серьезного разговора опять не получилось. Конечно, из-за упрямства дед пошел в пастухи, чтобы не переезжать на центральную усадьбу. А тут, в Емаше, кому коров пасти? Несколько дворов от всей деревни осталось. Одни старухи и дед.

На дне лога в зарослях осоки бежит ручей. По крутым берегам растут хмурые ели, рябина. Купается Саня не тут. В этой протоке только зеленые лягушки прыгают. Купается он в настоящей запруде. Конечно, не отправь его мать в гости к деду, лето бы на центральной усадьбе Саня провел интереснее. Жил бы в пионерском лагере на Глубоком озере. Или ходил бы с отцом за совхозными конями. Коней не сравнить с коровами!

Осенью, когда Надежда Васильевна будет спрашивать, как шестиклассники провели лето, ни за что не признается Саня, что все каникулы помогал пасти единоличных коров. Хотя в Емаше тоже неплохо. Ягоды да грибы водятся в ельниках. Купаться в запрудах можно. И даже открыть что-нибудь интересное. Вот как сегодня, например.

Утром Саня искал в овраге быка и натолкнулся на сухую ель. Вначале показалось ему, будто в глухой расщелине на крутом берегу кто-то запалил костер. Странным оказалось и вообще это место. Сухостойная ель стояла косо к земле. С нижней стороны ветки ее были совершенно голы, без игл, другую — покрывала алая хвоя. А вокруг — на расстоянии нескольких метров — темная плешина, ни травы, ни кустов. За пустошью — жимолость, поломана и смята быком. У косого чешуйчатого ствола — муравейник, а чуть в стороне, под огненной кроной, — холм. Слежавшаяся земля во многих местах разворочена копытами.

Странное безмолвие царило тут и теперь. Даже птицы не пели. Лишь глубоко в расщелине лога изредка печально кричал удод.

Развороченная земля подернулась пепельной пленкой. Вновь осыпавшиеся алые иглы на сером стали заметнее. Блестящие темно-коричневые муравьи кишели по сизому кривому стволу. Сане захотелось узнать, что там, внутри муравьиной кучи, он наклонился за палочкой и вздрогнул, увидев маленький, неяркий огонек. Среди сухих комков серой земли горела на солнце пятиконечная звездочка. Саня схватил звезду и, подпрыгивая, как заяц, помчался к деду. Из кустов на поляну он вылетел так стремительно, что Михеич от неожиданности выронил корзину из рук.

— Разве в этом лесу воевали? — Саня протянул нагретую солнцем звездочку деду. Михеич положил на широкую влажную ладонь красноармейскую звезду с отбитой на одном из концов эмалью, отвел руку в сторону, долго разглядывал ее. Звезда была темно-красной, объемной и крупной. Он давно уже не видел таких.

— Где нашел?

— У сухой ели в овраге.

— У красной ели? — глубокие морщины прорезали блестящий от пота лоб. Дед потер звезду о шерстяной носок. Темно-красная эмаль медленно светлела, наливаясь живым огнем.

— Неуж Тимохина… Хотя как же? Давно все заросло. И холмика нет.

— Есть холмик там, чуть в стороне, — нетерпеливо следил за движениями деда внук. — Бык там утром как озверелый топтался. Комья выше берез летели.

Дед повертел горящую на солнце жарким огоньком звездочку.

— Слыхал ты что-нибудь про Тимку Мазунина?

— Не-е, — неуверенно протянул Саня и внутренне замер, предчувствуя необычное.

— Хотя, конечно, давно все быльем поросло. — Зеленоватые, обычно сосредоточенные в себе глаза деда вдруг остро сверкнули из-под лохматых бровей. — А вот родители твои помнят, однако. Вечером, когда припозднятся из школы, боялись ребятишки поодиночке ходить через овраг этот. Разно рассказывали на деревне. Будто в темноте над могилой его огонь светится.