В барабанщики обычно выбирают мальчиков.
Но Варя Лугина запротестовала. Она кричала, что это зажим.
И добилась своего — ее избрали в барабанщики.
Она ходила впереди отряда, закинув белокурую голову, гордая, самостоятельная девочка в коротком платьице.
Из-под платьица ее выглядывали загорелые, коричневые коленки в синих ссадинах и царапинах. Она ни в чем не уступала ребятам.
Зимой она каталась на коньках, командовала постройкой крепостей из снега. А летом плавала, лазала по крышам и даже играла в футбол с мальчишками.
Но в двадцать седьмом году, когда исполнилось ей двенадцать лет, она упала с качелей и сломала бедро.
Она вышла из больницы на костылях, похудевшая, бледная, угрюмая.
На Усачевке жалели ее:
— Командирша вышла в отставку.
Варя Лугина говорила:
— Посмотрим…
И когда можно было бросить костыли, она опять стала бегать. Она бегала теперь, припадая на левую ногу. Боли она не чувствовала и не хотела чувствовать себя калекой.
Она по-прежнему лазала по крышам, барабанила на пионерских сборах и старалась даже вернуть свое первенство по конькам. Она была решительная девочка.
И такой решительной она осталась на всю жизнь.
В семнадцать лет она выглядит как двадцатилетняя. У нее зеленые задумчивые глаза, белокурые косы, уложенные, вокруг головы, очень стройная, крепкая фигура. Она по-прежнему чуть-чуть припадает на левую ногу.
Но это не так уж заметно теперь: она носит сапожки или туфли на высоких каблуках и в одну туфлю, в левую, подкладывает толстый подпятник.
В городе, на заводе, это, может быть, и следует делать. А в Сочи, на отдыхе, зачем же подпятник? Варя Лугина, приехав на отдых, сразу спрятала модные туфли в чемодан, надела шлепанцы и в синей майке, перекинув полотенце через плечо, пошла к морю.
Доктор встретил ее в кипарисовой аллее. Это был добрый пожилой доктор, из тех, что любят свою профессию. Он, прищурившись, посмотрел на девушку и участливо спросил:
— Это что же у вас такое… с ногой?
Варя Лугина покраснела.
— Ничего, — сказала она. — Пустяки. Это с детства…
— Вы бы все-таки зашли ко мне. Пустяки, пустяки, а может быть, вам и купаться нельзя…
Она зашла. Он внимательно осмотрел ее, выслушал сердце, легкие. Потом осторожно ощупал живот, ноги, особенно долго ощупывал левую ногу и наконец грустно покачал седеющей головой.
— Н-да, молодая леди… — сказал он после некоторого раздумья… Купаться вам, конечно, можно. Купайтесь на здоровье. А вот это… как бы сказать… деток рожать вам, по-моему, будет очень трудно. Да…
Варя удивленно посмотрела на доктора. При чем тут дети? Ведь она не спрашивала его, можно ли ей рожать!
Вероятно, он принял ее за кого-то другого, все перепутал. Она готова была улыбнуться.
Но доктор, приподняв очки, изучающе посмотрел ей в глаза и молвил медленно, как бы намеренно растягивая слова:
— Видите ли, какая история. Из-за бедра у вас значительно искривлены и позвоночник и вся область таза. — И, может быть боясь, что девушка не поверит ему или еще, чего доброго, обидится, добавил: — Это, в сущности, не мое дело. Я здесь по общему наблюдению. Но я к тому же и гинеколог. Я понимаю…
Доктору, видимо, было нечего делать. В доме отдыха в большинстве жили здоровые люди, не нуждавшиеся в его помощи. И сейчас, пользуясь свободным временем и возможностью обнаружить знания, он с явным удовольствием и с особой стариковской обстоятельностью прочитал девушке пространную лекцию и о строении человеческого тела, и о деторождении, и о многом другом, что совсем не входило в его скромные обязанности курортного врача.
Варя теперь стояла перед ним растерянная, подавленная.
Никогда раньше она не думала по-настоящему ни о замужестве, ни о материнстве. Для нее это были далекие понятия, к ней не имевшие пока никакого отношения.
Ведь она даже не влюблялась ни разу, если не считать, что в школе была влюблена в учителя рисования — в длинные волосы его была влюблена и в белый галстук, завязанный пышный бантом. Но это было давно, в детстве, лет восемь назад. И любовь эта, детская, естественно, не предполагала ни замужества, ни материнства.
О материнстве она серьезно подумала только сейчас, встревоженная скучным шумом докторских слов. Значит, матерью она не может быть. Значит, у нее никогда не будет детей.
Вообще-то говоря, в этом нет ничего страшного. Ведь живут же на свете женщины, не способные стать матерями.
Но Варю такая мысль не могла успокоить. Не важно, станет ли она когда-нибудь матерью или нет. Важно чувствовать, что она может стать матерью.
Варя спросила робко:
— Неужели так навсегда? — И голос ее дрогнул.
— Операция, — сказал доктор, зажимая в зубах папиросу. — Я не скажу, что это будет легкая операция. Но только оперативным путем можно обеспечить вам деторождение. Вернуть, так сказать, эту способность. Впрочем, надо посоветоваться и с другими врачами…
На этом неожиданная лекция была окончена.
После лекции Варя пошла купаться. Но и купанье не могло прогнать плохого настроения. Настроение все ухудшалось.
Варя впервые и как-то особенно остро ощутила свое тело, кости, мышцы, которых раньше почти не замечала, не чувствовала, как, впрочем, не чувствуют их все здоровые люди. Она прислушивалась теперь к биению своего сердца, и ей казалось, что сердце у нее работает неправильно, бьется уж слишком учащенно.
