В тот год в стране произошло множество событий. И в том числе наша с Андресом свадьба.
Мы познакомились в одном кафе в крытой галерее. Где же еще, если в Пуэбле всё происходило в галерее — и ухаживания, и убийства, будто и не существовало другого места.
В то время ему было уже за тридцать, а мне и пятнадцати не исполнилось. Я была с сестрами и их женихами, когда он подошел к нам. Он представился и присел поговорить. Мне он понравился. У него были крупные ладони, а губы пугали, когда он их стискивал, и придавали уверенности, когда смеялся.
Словно у него была два разных рта. Во время разговора его волосы растрепались и падали на лоб с той же настойчивостью, с какой он отбрасывал их назад, как делал всю жизнь.
Его нельзя было назвать привлекательным. Глаза мелковаты, нос длинноват, но я никогда не видела таких живых глаз и не знала никого с таким уверенным выражением лица.
Внезапно он положил мне руку на плечо и спросил:
— Вот тупицы, правда?
Я огляделась, не зная, что сказать.
— Кто? — спросила я.
— Скажите «да», я же вижу по лицу, что вы согласны, — со смехом попросил он.
Я послушно сказала «да», а затем снова спросила, кого он назвал тупицами. Тогда он, прищурив зеленый глаз, ответил:
— Жителей Пуэблы, крошка. Кого же еще?
Конечно же, я была согласна. Для меня жители Пуэблы — это те, кто двигался и жил, словно у них на лбу за много веков отпечаталось название города. Не мы, дочери крестьянина, который бросил доить коров, потому что научился делать сыр, и не он, Андрес Асенсио, превратившийся в генерала по стечению обстоятельств и благодаря собственной изворотливости, а не унаследовав фамилию и родословную.
Он захотел проводить нас до дома, и с того дня стал часто заходить, расточал на меня комплименты, как и на всю семью, включая папочку, его это веселило и доставляло удовольствие не меньше, чем мне.
Андрес рассказывал байки, где всегда оказывался победителем. Не было сражения, которого он не выиграл бы, ни единого предателя дела революции или Верховного вождя, да и просто обидчика, которого бы он не убил.
Все влюбились в него с первого взгляда. Даже мои старшие сестры — Тереса, поначалу посчитавшая его старым развратником, и Барбара, которая страшно его боялась, — в конце концов проводили время почти так же весело, как Пиа, самая младшая. Братьев он купил, пригласив на прогулку в своем автомобиле.
Иногда он приносил мне цветы, а им — американскую жевательную резинку. Цветы никогда меня не трогали, но я считала важным поставить их в вазу, пока он курил сигару и беседовал с моим отцом о крестьянском трудолюбии или главных вождях революции, и скольким каждый из них ему обязан.
Потом я садилась рядом, слушала и делилась своим мнением со всей уверенностью, которую вселяли в меня присутствие отца и полное невежество.
Когда он уходил, я провожала его до двери, и он быстро меня целовал, словно кто-то подглядывает. Потом я стремглав бежала к родным.
До нас стали доходить слухи: у Андреса Асенсио полно женщин, одна в Сакатлане, а другая в Чолуле, одна в квартале Ла-Лус, а другая в Мехико. Он обманывает девушек, он преступник, я сошла с ума, мы об этом пожалеем.
Мы пожалели, но намного позже. А в то время папа отпускал шуточки о темных кругах у меня под глазами, а я в ответ его целовала.
Мне нравилось целовать папу, будто мне всего восемь, у меня дырки в чулках, красные туфли, а по воскресеньям мои косички собирают в пучок. Мне нравилось думать, будто настало воскресенье, и можно покататься на ослике, который в тот день не возил молоко, пройтись до засеянного люцерной поля, спрятаться там и крикнуть: «А вот и не найдешь, папочка!». Услышать его шаги неподалеку и голос: «Где же моя доченька? Где эта девочка?», а потом он притворится, что случайно на меня наткнулся, вот где его доченька, притянет меня к себе, обнимет за ноги и засмеется:
— Теперь девочка не сможет убежать, ее поймала жаба и хочет получить поцелуй.
Меня и впрямь поймала жаба. Мне было пятнадцать, и мне так хотелось, чтобы что-нибудь произошло. Поэтому я согласилась, когда Андрес предложил поехать с ним на несколько дней в Теколутлу. Я никогда не видела моря, а он сказал, что по ночам море становится черным, а в полдень — прозрачным. Мне хотелось взглянуть. Я просто оставила записку со словами: «Дорогие родители, не волнуйтесь, я поехала посмотреть на море».
На самом деле я чуть не сбежала в ужасе. Я видела, как кони и быки занимаются этим с кобылами и коровами, но стоящий мужской член — дело другое. Я застыла, не в силах к нему прикоснуться или открыть рта, одеревенев, как кукла из папье-маше, пока Андрес не спросил, чего я боюсь.
— Я вовсе не боюсь, — ответила я.
— Тогда почему ты на меня так смотришь?
— Просто не уверена, что эта штука в меня влезет, — сказала я.
— Да как же это, крошка, не будь дурочкой, — сказал он и шлепнул меня. — Да уж вижу, как ты напряглась. Но не волнуйся. Никто тебя не съест, если сама не захочешь.
