За окнами вагона проплывали поля, перелески, косогоры, показывались и исчезали крытые соломой избы. А ночью мелькнет, проблеснет тусклый станционный фонарь — и опять тьма кромешная.
Вагон третьего класса забит до отказа разнохарактерным людом…
Из богатых приволжских сел и захудалых северных деревень, из сонных провинциальных городков, из безвестных таежных земель, из Малороссии, из степей оренбургских — со всех концов державы тянется народ в столицу. Туда, в Питер, «в люди», «на заработки».
Идет 1915 год, и Лиза Пылаева из захолустной Вологодчины, из уездного городишка Грязевца добралась-таки до Петрограда.
Покуда пара пегих лошаденок трусила по столичным мостовым, Лиза безучастно смотрела в спину кучера. Она вспоминала, как пять лет назад она вместе с матерью и младшей сестрой Еленой таким ясным днем впервые приехала в Питер. Но тогда все, все было иначе. Тогда они приехали к отцу, который работал в каком-го трактире, к брату Георгию, питерскому мастеровому. Тогда Петербург с первых же минут заворожил ее, Лизу, многоголосьем, многокрасочностью столичного быта: магазины, дворцы, аршинные вывески, пароходы, снующие по реке, трескотня автомобилей, гомон, шум, суета. Будущее представлялось светозарным, беспечным, исполненным мира, любви, поэзии.
Три года столичпой жизни промелькнули для Лизы как одно мгновение. Зимой гимназия, рождественские каникулы, катанье с ледяных гор. Летом, когда вся семья Пылаевых выезжала на родину, в Гряэевец, Лиза надолго уходила с подругами в лес, на реку, в заречные луга. Известно, сколь благотворно влияют на формирование человеческого характера русские северные просторы. Эти щемящие сердце поля и перелески, эти колдовские белые ночи («О север, север-чародей! Иль я тобою околдован?» — вопрошал Тютчев), эти снежные стаи лебедей, растворяющиеся в закатах и зорях, — кого не тронет неброская красота Вологодчины!
Гармония природы, поэзия, музыка — все кончилось сразу, в один день. В тот день, когда умер отец. Он давно уже тяжело болел, и дождливая осень 1914 года оказалась для него роковой. Овдовевшая Марья Матвеевна Пылаева решила не возвращаться в Петербург, осесть в Грязевце, у родного очага. Брат Георгий и старшая сестра Анна остались в столице.
Нелегко приходилось Пылаевым в Грязевце. Шла война, цены росли неудержимо, и трудно было сводить концы с концами. Однако во всем есть благо, даже в трудностях. Кто знает, может быть, именно призрак надвигающейся нищеты заставил Лизу по-другому ощутить жизнь и свое место в ней. Теперь она начинала присматриваться к угрюмым лицам ссыльных, коих немало было в здешних краях, находить на их лицах выражение тоски, ожидания, ненависти, муки. Она открыла для себя страдание, и сама содрогнулась от этого открытия. Страдала соседка с пятью малолетними детьми, оставшаяся без мужа-кормильца, убитого где-то в чужих военных полях. Страдали молодки, криком кричали, провожая суженых на фронт, на верную смерть. Страдала ее, Лизина, мать — бессловесно, худея, тая на глазах.
А тут еще новое горе — брата сослали в Сибирь, в Иркутскую губернию. Лиза с удивлением узнала, что ее тихий, никогда не повышавший голоса брат Георгий был большевик, что он размножал на гектографе антивоенные листовки и распространял их среди питерских рабочих.
Георгия Пылаева судили в Петрограде и приговорили к ссылке. Этого оказалось достаточно, чтобы вскоре после суда Лизу Пылаеву вышвырнули из грязевецкой гимназии…
Отзвенело, отошло в прошлое вольготное гимназическое существование. Теперь приходилось думать о хлебе насущном, о матери и младшей сестре, одиноко коротавших тяготы военного времени где-то там, в вологодских краях, в старом деревянном доме.
Каждое утро Лиза спешила на Невский, к посудному магазину «Фарфор — фаянс — хрусталь товарищества Кузнецова». Магазин сиял витринами на весь квартал, сюда то и дело заходили важные господа и барыни в изысканных нарядах, заглядывали раненые офицеры, студенты, курсистки, иногда невзначай забредал простолюдин. Лиза довольно скоро привыкла к однообразной, утомительной работе за кассовым аппаратом, выучилась, держа в уме цифирь, вслушиваться в магазинную разноголосицу, узнавать новости на фронтах. Пройдет месяц ее новой, самостоятельной жизни в столице, потом другой, третий, потом минет зима — и снова, как тогда, после смерти отца, в душе Лизы обозначится перелом. Теперь она посмотрит на окружающее иными глазами. Она доподлинно узнает и выучит наизусть другой Петроград. В том, другом Петрограде, владычествовали бедность, грязь, теснота и убогость жилищ, голод, болезни, пьянство, запустение, смерть. Она проникнется заботами тех, кто от зари до зари склонялся над красильными чанами, гнул спину за сапожными верстаками, выстаивал у станков, дабы заработать копейки на пропитание. Она увидит оборотную сторону довольства и благополучия — «сильных мира сего» — нищету. В ней вызревала ненависть к существующим законопорядкам, к миру, где попирались человеческие достоинства и права. Она инстинктивно жаждала какой-то деятельности, ей грезились баррикады, винтовочные залпы, коммунары, умиравшие под пулями. Однако Лиза, естественно, боялась поделиться с кем-либо своими мыслями. Единственный человек, который мог бы ответить на все ее вопросы, брат Георгий, был в далекой сибирской ссылке, и она отчаялась когда-либо увидеть его.