Война никогда не отпускает своих детей

Я родился в военном госпитале, во время войны. Может быть вам, выросшим в тиши и мире, это покажется странным, но дети рождаются везде, независимо от того, идёт здесь война или нет. Но я родился, и первые пять лет своей жизни провёл среди раненых, медикаментов и врачей. Моя мама сама была врачом, и даже родив меня, не пожелала уехать в тыл, а осталась на передовой. Она была помешана на своей работе, и на своём предназначении. Такие, как она, идеалисты и патриоты, всегда находятся на переднем крае. Шла война, и моя мама считала, что она должна делать то, что умеет, а именно спасть человеческие жизни. Личная безопасность не значила для неё ровным счётом ничего. Ей было море по колено, горы по плечо. И своё отношение к жизни, она переносила и на меня. Я другого детства не знал, и сравнивать мне тогда было не с чем. Возможно, поэтому я был вполне доволен тем, что имею. Других детей в госпитале было мало, и надолго они не задерживались. В основном здесь были солдаты, а я был общим любимцем и баловнем. У многих из них самих были дети, и они не видели их очень давно. Так что мне доставалась вся та забота и внимание, которую они не могли отдать своим детям. Но я рос во взрослом мире, и не в самой его лучшей части. Многое, о чем простые дети узнают только когда повзрослеют, я узнал ещё до того, как научился ходить. Вся взрослая жизнь, бурная, неудержимая и без цензуры проходила перед моими глазами. Солдаты, попав в этот оазис мира и временного спокойствия, стремились взять от жизни всё. Где на войне есть женщины? Только в госпиталях. И вот, здоровые, матёрые мужики, и даже сопливые желторотики, едва понюхавшие порох, все стремились использовать свой шанс получить хоть толику женского тепла и ласки. Я не скажу, что сестрички были женщинами лёгкого поведения, они не оказывали услуг за деньги, всё, если и происходило, то только по взаимному согласию. Так получилось и у моей мамы с моим отцом. Она мне ничего про него не рассказывал, может потому, что сама о нём мало знала. Война, это война и каждый стремится выжить на ней как умеет. Я всё это видел и воспринимал как должное. Когда я научился говорить, я, как и все дети стал задавать вопросы. Но в отличие от других детей, засыпающих своими вопросами только родителей, я задавал вопросы всем. И мне отвечали, и если я от чего и страдал, так это скорее, не от нехватки, а от переизбытка информации. В госпитале были разные люди, и мнения у них были разные. И если один говорил:

— Потерпи малыш, вырастешь, узнаешь.

То другой, рассказывал всё в таких подробностях, которые детям лучше не знать. Я видел смерть, и рано понял, что это такое. Я видел любовь, видел насилие, видел горе и страдания. Видел отчаянье и надежду. Это был взрослый мир, в котором ребёнку не было места, но я там был. Мне было уютно в этом мире, но в один день, он рухнул. Войска противника прорвали нашу оборону, и наш госпиталь оказался на их пути. В почти безнадёжной попытке спасти раненых, все кто мог держать в руках оружие, организовали оборону. Их задача была проста и невыполнима. Удерживать противника, пока госпиталь пытаются эвакуировать. Мне тогда было пять лет и я тоже делал всё что мог. Я заряжал оружие, перевязывал мелкие раны, подтаскивал патроны, работал связью. А когда на передовой уже почти не осталось бойцов, сам взялся за автомат. Я угнездил его между двух брёвен, и отстреливался, пока у меня были патроны. Сомневаюсь, что я тогда хоть в кого-то попал. Я вообще с трудом удерживал автомат в руках, но даже такая беспорядочная стрельба, пусть немного, но удерживала противника. Естественно нашу оборону прорвали. Когда у меня закончились патроны, я спрятался в маленькую нору, и противник меня не нашёл. Видимо они даже и предположить не могли, что одним из последних оборонявшихся был ребёнок. Когда войска противника ушли дальше, я выбрался из укрытия и вернулся в разгромленный госпиталь. Часть раненых удалось вывезти, наша попытка пусть и была безнадёжной, но позволила многим спастись. К сожалению и сил и патронов у нас было мало. Враг, ворвавшись в госпиталь, добил оставшихся здесь людей. Тогда я и увидел лицо воны, жуткий оскал смерти и жестокости. Я долго бродил среди мёртвых людей. Не знаю, что я тогда искал, я был в таком шоке, что даже с трудом осознавал, что я вижу. Когда я нашёл свою маму, до последнего пытающуюся спасти раненых, я потерял сознание. Очнулся я уже на руках незнакомого мне мужчины, он нёс меня, заботливо завернув в одеяло. Так я познакомился со своим отцом. А может это был вовсе и не мой отец, я до сих пор этого не знаю. Только моя мама могла дать ответ на этот вопрос, но она была мертва. Но, тогда, в тот момент, незнакомец, сказал, что он мой папа, и я был этому рад. Следующие десять лет моей жизни прошли в отряде спецназначения. Мой отец был командиром этого отряда и мы действовали в тылу противника. Вначале он хотел переправить меня в тыл, но такой возможности на тот момент не было, а потом, я уже так прижился в отряде, что этот вопрос даже не поднимался. Меня быстро научили всем правилам выживания и ведения войны. Когда растёшь на войне, у тебя только два пути, или умереть, или научится выживать. Я выжил. Наверное, я был самым молодым спецназовцем во всех наших войсках. К своим пятнадцати годам, я уже был в звании лейтенанта, имел несколько орденов и медалей за заслуги. На моём счету был не один десяток успешно проведенных операций. Возможно, если бы война продолжилась, я бы дослужился до генерала, но любой войне приходит конец.