Много лет я собирался написать книгу о Византии, но не знал с чего начать. Способен ли простой дилетант описать цивилизацию, пережившую более чем тысячелетнее существование? Те византинисты, с которыми я обсуждал свой замысел, были не на шутку встревожены от одной только мысли о том, что я могу потоптать их ученые виноградники. Но мысль о книге не давала мне покоя и после пяти лет жизни в Нью-Йорке только окрепла. Фрагмент сочинения Марка Жиро «Города и люди» прояснил мне смысл моей навязчивой идеи. Этот фрагмент описывает впечатление, которое производил Константинополь на западных путешественников в IX и X веках. «Когда панорама Константинополя впервые разворачивалась перед их взором, их переполняли те же чувства изумления и благоговения, что были знакомы эмигрантам из Европы, подплывающим к Манхэттену с моря».
Я стал думать о Константинополе-Виз́антии как о средневековом Манхэттене и о Манхэттене – как о современном Виз́антии. С академической точки зрения аналогия, безусловно, сомнительная, хотя в печати, да и в обществе одно время слово «византийский» нередко применялось к Нью-Йорку. Правда, почти сразу же стало ясно, что термин этот чрезвычайно переменчивый и неопределенный. Порой его появление объяснялось смутными образами, исполненными экзотики и тайны, навеянными гипнотической музыкой «византийских» поэм Йетса, но чаще этим словом обозначали что-либо бессмысленно сложное и витиеватое, как правило, связанное с миром политики и дипломатии. Возможно, таким образом проявлялись смутные коллективные воспоминания о времени, предшествовавшем расцвету Запада и открытию Америки, когда Византия была единственной христианской державой с хорошо развитым и высокообразованным классом чиновников, однако с годами термин «византийский» обогатился унизительным дополнительным значением, связанным с лицемерием, продажностью и упадком. Если в далеком 968 году Лиутпранд, епископ Кремоны, будучи западным посланником, описывал византийцев как «никчемных лгунов без роду и племени», то в XVIII веке авторитетный английский ученый Гиббон подвел итог истории Византии, назвав ее «утомительной и однообразной эпопеей слабости и ничтожества». Да и в начале ХХ века историки привычно злословили по поводу всего «византийского».
Гнев Лиутпранда напоминает фундаменталистские обличения Содома-на-Гудзоне, но ньюйоркцы, описывая свой город как «византийский», скорее склонны видеть хорошее: если это упадок, то блистательный упадок; быть может, Нью-Йорк – преступный, опустившийся и продажный город, зато один из самых выдающихся центров мировой цивилизации. Вызывающее столько нареканий высокомерие ньюйоркцев имеет отчетливо «византийский» характер: на всем протяжении своей долгой истории византийцы были убеждены (отчасти это было необходимо для самооправдания), что их Город и цивилизация неизмеримо выше всего того, что можно найти на Западе. Мой случайный опрос показал, что люди, с которыми я разговаривал, в общем-то, имели представление о великом византийском искусстве, но не совсем понимали, кто такие византийцы и где располагалась их империя. При довольно распространенном понимании того, что Виз́антий-Константинополь-Стамбул – один и тот же город, не всякий знает, что византийцы говорили по-гречески и тщательно хранили традиции эллинизма (в христианизированной форме), что их империя была наследницей Восточной Римской империи и вследствие этого всякий уважающий себя византиец в период между IV и XV веками считал себя «римлянином», хотя и был для своих современников на Западе «греком». Такая путаница во мнениях была бы просто шокирующей, если бы наш огромный долг перед византийцами не делал ее еще и прискорбной. Во многих отношениях византийцы очень далеки от нас, но их вклад в характер и направление развития европейской цивилизации колоссален: без них Запад никогда бы не существовал. Достаточно сказать, что сорока тысячами из пятидесяти пяти тысяч дошедших до нас античных греческих текстов мы обязаны монотонному труду византийских книжников и писцов. Именно их империя обеспечила непрерывную связь между поздней античностью и современностью. Именно они защищали восточные рубежи Европы от натиска ислама: с VII по XI век против арабов, с XI по XV – против турок. Не нужно быть врагом ислама, чтобы оценить величие этого противостояния.
