Начиналось лето.
Днепр жил своей обычной будничной жизнью. На песчаной отмели у берега лениво плескались сизоватые волны, качая наклоненные над водой ивовые ветки. Когда между красным и белым бакенами проплывал буксир или пролетал скутер, который, казалось, почти не касался поверхности воды — от фарватера к обоим берегам расходились большие водяные холмы, как будто за кормой разворачивались серебристые складки гигантского веера. И тогда зеленые ивовые плети раскачивались от ударов волн. Выброшенные на песчаный берег ракушки играли на солнце всеми цветами радуги — от синеватого до оранжевого. Но волна вскоре опадала. На золотистой мели мелькали тысячи мальков, таких прытких, что иногда нельзя было проследить за их движениями.
— Папочка!.. Как их много!.. Неужели все они вырастут?
Федор Голубенко, стоя по пояс в воде, улыбнулся мальчишке.
— Если бы все выросли, они бы вытеснили собой даже пароходы. Ну, держись! — И он, подхватив Олега под руки, поднял его над головой. Олег, протирая кулаками влажные глаза, на которые стекали с волос тоненькие струйки воды, дрыгал ногами над головой отца и радостно кричал. Мимо них протарахтела моторка. Какая-то незнакомая женщина, сидевшая на корме, свесив ноги в воду, приветливо помахала им широкой соломенной шляпой. Ни Федор, ни Олег не заметили этого приветствия. Но, видимо, женщина и не ждала ответа. Солнце, спокойная безоблачная синева, настоянный на прибрежных травах воздух создавали у людей то настроение, когда хочется улыбаться даже незнакомым, даже тем, кого впервые видишь и больше никогда не встретишь. Моторка вскоре скрылась за кустами, а Федор с Олегом еще долго плескались в воде, обдавая друг друга искрящимися брызгами. Олег отнюдь не хотел согласиться, что струя воды из-под отцовской руки сильнее, чем из-под его маленькой ладони. Он снова и снова вызывал отца на этот своеобразный поединок.
— Еще, еще... Нет, я не хочу, чтобы ты левой... Это нечестно... Ты правой.
А когда Федор, удовлетворенно улыбаясь, посылал ему целый сноп брызг, он закрывал лицо руками, поворачивался к отцу спиной, но через минуту снова переходил в наступление.
— Ну, и упрямый же мальчишка, — удивлялся Федор. — Ты мне полные уши воды налил... Хватит!
Невдалеке за деревьями в высокой луговой траве сидели две женщины. Они разбирали синие, желтые и белые цветы, отрывали влажные корни, а цветы собирали в один большой букет. Желтые пятна от солнечных лучей, пробивающихся сквозь ветки тополей, покрывали всю небольшую поляну. Женщины смеялись, наблюдая за поединком Федора с Олегом, и явно больше сочувствовали сыну, чем отцу. Женщины были почти ровесницами. Обоим было лет тридцать пять.
— Любит он Олега, — сказала брюнетка, кареглазая Лида, кивнув головой на Федора, как раз отражающего бешеную атаку сына.
Сквозь листву тополей на ее смолисто-черные волосы упал солнечный луч, осветил широкую полоску седины.
Лидына подруга Валентина была круглолицая, белокурая, голубоглазая. По сравнению с Лидой, ее нельзя было назвать красивой. Но привлекательная улыбка, голубые искорки в глазах, милое выражение лица делали ее обладательницей той неуловимой женской красоты, которая всегда побеждает в соперничестве с правильными чертами лица. И возможно, побеждает именно потому, что такая красота не считает себя красотой, не рассчитывает на свою власть, всегда держит себя искренне, естественно, сдержанно.
Слова Лиды о любви Федора к мальчику погасили беззаботную улыбку в ее глазах. Они сразу стали серьезными, сосредоточенными, будто на них упала тень от какого-то тяжелого воспоминания.
— Любит, — тихо сказала Валентина, перевязывая букет тонким прутом.
— Как здесь хорошо!.. Кажется, неделю не возвращалась бы домой!.. Если бы не стала инженером, то, наверное, была бы агрономом.
— И разводила злейших врагов сельского хозяйства — васильки! — Воскликнула Лида, смеясь.
— Лида! Валя! — Послышался из-за кустов краснотала голос Федора. — Посмотрите в небо. Видите две черные точки?
Из кустов выскочил загорелый Олег, одетый в красные трусики. Он подбежал к Валентине, схватил ее за щеки и повернул в белой тучке, одиноко стоящей в безветренном зените.
— Вон там, мама!.. Видишь?..
Валентина и Лида заметили две черные точки, которые то сближались, то отдалялись друг от друга.
— Что же это такое? — Спросила Лида.
— Молодые орлы, — ответил Федор, подходя к женщинам. У него тело было загорелое не менее, чем у Олега. Видно, отец с сыном загорали в одно время, под одним солнцем. — Молодые орлы. Неба им на двух не хватает. Посмотрите на эту перо. Под копной поднял...
В руках у Федора от легкого дуновения ветра шевельнулось сизое перо, обрызганное кровью.
— Действительно, чего бы им драться?.. Небо большое, — сказала Валентина.
— А может, они не за небо дерутся? — Улыбнулась Лида. — Может, причиной их дуэли послужила молодая орлица?..
— Ревность?.. Бывает и такое. Даже небо не свободно от ревности, — шутил Федор.
А орлы тем временем спускались все ниже и ниже. Они падали почти до самой воды, снова поднимались вверх и с разгона врубались друг в друга кривыми острыми клювами. Так повторялось до тех пор, пока оба не упали в днепровские волны. Возможно, орлы смогли бы взлететь даже с воды, если бы она дала им точку опоры. Но опоры не было, и они остались лежать на самом фарватере, широко раскинув крылья. Течение крутило их и несло вниз, туда, где мощный буксир тяжело попыхивал и плескался колесами, толкая перед собой четыре баржи, наполненные рудой. Конечно, капитан буксира не имел права сходить с фарватера, рискуя посадить караван на мель. И не было никакого сомнения, что орлы попадут под колеса буксира.