10 июля 1873 года в Брюсселе Поль Верлен дважды выстрелил в своего друга Артюра Рембо, легко ранив его в руку. Оба поэта оказались, таким образом, связаны кровью. Но судьба соединила Верлена и Рембо не только в жизни: их имена неразрывно сплетены в истории литературы — вместе со Стефаном Малларме они составляют «святую троицу» французского символизма. Издав в 1884 году эссе «Проклятые поэты», Верлен причислил к ним Рембо и Малларме, а во втором издании — самого себя.
Рембо и Верлен всегда стоят рядом, ибо биография одного немыслима без детального рассказа о другом. При этом знакомство их продолжалось менее четырех лет: впервые встретившись в сентябре 1871 года, они навсегда расстались в феврале 1875 года. Это были две диаметрально противоположные натуры, в которых, однако, имеются «странные сближенья». Сама природа словно поставила эксперимент, столкнув двух столь разных поэтов. Не случайно историю их взаимоотношений иногда сравнивают с древнегреческой трагедией в двух актах с катастрофической развязкой в финале.
Центральное место здесь занимает брюссельская драма, которая теснейшим образом связана с тем, что было до и после. Однако даже современники имели очень приблизительное представление о событиях 1873 года: свидетелей, фактически, не было, документы были недоступны, поэтому в провинции об этом не знали вообще, а Париж кормился слухами. Собственно, более или менее связное изложение событий исходило от самих заинтересованных лиц, но при этом у обоих поэтов был свой взгляд на произошедшее и, что еще важнее, свои подспудные соображения — в своих рассказах каждый из них преследовал определенную цель.
Естественно, Верлен и Рембо делились пережитым с близкими людьми. Их друзья и родные оставили воспоминания. Перечислим их имена в алфавитном порядке — как они значатся в библиографическом указателе. Во-первых, это Патерн Берришон — муж Изабель Рембо, почти не знавший своего знаменитого шурина, но уверовавший в его исключительность и создавший благостный образ «святого». Во-вторых, Эрнест Делаэ — друг Рембо со школьной скамьи, который затем подружился и с Верленом. В-третьих Эдмон Лепелетье, лучший друг Верлена с лицейских времен. Наконец, это мемуары двух женщин: Матильды Мотэ де Флервиль — любимой, а затем бывшей жены Верлена, и Изабель Рембо — младшей сестры Артюра, которой довелось по-настоящему познакомиться с братом лишь перед его смертью.[1]
Здесь напрашивается необходимое отступление о достоинствах и недостатках мемуарной литературы. С одной стороны, многие факты становятся известными только благодаря очевидцам и — говоря шире — современникам. Кроме того, очевидцы и современники воссоздают атмосферу подлинности и позволяют увидеть живыми людей, которые давно покинули этот мир. С другой стороны, любой мемуарист имеет свои предубеждения и свои цели — как осознанные, так и бессознательные. Поэтому к мемуарным свидетельствам всегда следует подходить с большой осторожностью и проверять их с помощью других источников. Нужно также четко выявлять следующие разграничения: сообщение мемуариста о том, чему он был непосредственным свидетелем; то, что он рассказывает со слов других; то, что ему кажется правдой, но на самом деле таковой не является (искреннее заблуждение); то, что никак не может быть правдой (сознательная или бессознательная ложь).
Исходя из этих критериев, какие из перечисленных мемуаристов заслуживают доверия и до какой степени им можно доверять? Самые недостоверные сведения исходят от Патерна Берришона и Изабель Рембо: они откровенно обожествляли Артюра — и делали это с таким упоением, что, вероятно, сами уверовали в подлинность многих из своих рассказов. За десятилетия исследований критика обнаружила столько фальшивых «сведений» в этих мемуарах, что практически каждое свидетельство должно подвергаться двойной и тройной проверке. Что касается других воспоминаний, то здесь единодушия в критике не наблюдается. Например, биограф Рембо Жан Мари Карре считает, что наибольшего доверия заслуживает Эрнест Делаэ. Другие исследователи это мнение не разделяют, хотя Делаэ, действительно, был другом и Рембо, и Верлена (в силу чего проявлял большую объективность). Однако Рембо он все-таки знал лучше и во многих обстоятельствах был склонен выгораживать именно своего школьного товарища. К тому же Делаэ писал мемуары, в старости в возрасте от 52 до 77 лет, когда ему уже отказывала память, но самолюбие не позволяло в этом признаться — в результате, он слишком часто позволял себе выдумывать или, скажем мягче, «фантазировать» на заданную тему. Наконец, ему приходилось считаться с мнением Изабель Рембо и Патерна Берришона, которые не особенно церемонились в средствах, защищая собственную версию событий. Не случайно у Делаэ вырвалось признание о «несчастном семействе Рембо, слишком часто проявлявшем слепоту». Невзирая на попытки дистанцироваться от откровенной агиографии, воспоминания школьного друга некоторыми учеными всерьез не воспринимаются: «… эти бедняги Берришон, Делаэ, Изабель, которые без Артюра Рембо остались бы тем, чем они были, т. е. полными нулями, писали о нем самым усерднейшим образом, чтобы и о них тоже не забыли». Отметим и еще одно обстоятельство: с 1879 года Делаэ потерял все контакты с Рембо, и его рассказы об абиссинском периоде жизни поэта лишены всякого интереса.
