Велька плакал. Горько-горько взахлеб плакал, обхватив острые исцарапанные коленки руками и опустив на них голову, и не было в этот момент человека несчастнее его на белом свете. Острые его локотки, все в подживающих ссадинах, вздрагивали от безутешного рыдания и издали, с того берега реки, могло в наступающих сумерках привидеться, будто это большой птенец какой-то чудной птицы выпал из гнезда и теперь силится взлететь, качаясь на куцых палках ножек и взмахивая малюсенькими, еще голыми начатками крыльев. Но никого на том берегу не было, луг давно опустел, колхозный пастух Степан уже погнал стадо домой, и багровеющее солнце уже наполовину нанизалось на черные зубцы далекого леса.
От такого беспримерного одиночества Вельке стало еще тоскливее и горше, он бы зарыдал еще пуще, да только уж не мог и оттого стал тоскливо икать. Окажись рядом какая девчонка, пусть хоть даже его сестра — противная и вредная Полинка, все равно Велька не перестал бы реветь, такая у него была серьезная причина.
К Вельке не приехала мама. Обещала и не приехала — "не смогла билет взять", сказала бабушка, а что его брать? Подошел к кассе и попросил. Дайте, мол, мне билет на самый быстрый поезд до Ростова. Можно подумать, все из Москвы только в Ростов и едут. Вот если бы меня мама ждала, подумалось Вельке, я бы непременно приехал. На самолете бы прилетел, на вертолете. А мама не приехала. Оттого Велька и плакал, сбежав от всех, на крутом бережку речки Селинки.
Слезы постепенно сошли на нет, а икота осталась и Велька, икая, размышлял о своей печальной участи: "Бедный я, несчастный человек" — думал он, наблюдая, как река несет всякий сор из детского лагеря выше по течению. — "Никого-то у меня нет" — продолжил он, но тут остановился, увидев противоречие.
У него как раз были. И бабушка была, и дедушка и даже сестра у него была — противная и вредная Полинка, которая должна была приехать с мамой. Велька почувствовал вдруг, что окажись Полинка рядом, он бы обнял ее, и слова бы злого не сказал, за то, что она его пластикового Супермена в форточку выкинула — посмотреть хотела, как он летает.
От такого благополучия на глазах вновь закисли слезы, и такая жалость к себе бедному поселилась в Велькином сердце, что Селинка точно вышла бы из берегов, если бы не шел мимо Андрейка Иванов, злейший Велькин враг, в понедельник сунувший дохлого ежа в Велькин шалаш. Хотя и Велька в долгу не остался, — подрезал канат на его тарзанке над рекой, и Андрейка три потом сопливился. Так что ничего хорошего от него Велька не ждал.
— Кх…тю. — ошарашено кашлянул Андрейка. Ясно было, что увидеть Вельку в таком плачевном во всех смыслах положении он совершенно не ожидал.
— Шел бы ты, Иванов — мрачно икнул Велька и отвернулся.
— Ты…это чего? — неожиданно миролюбиво спросил Андрейка, усаживаясь рядом — Из-за ежа, что ли?
— Да чего еж — Велька вдруг почувствовал жгучую потребность поделиться своей бедой, рассказать какой-нибудь живой душе, как ему плохо. — Еж твой тут совершенно не при чем. Я, если хочешь знать, у тебя на огороде его закопал. Мама ко мне не приехала, вот что.
— Ааа — протянул Андрейка, — Ну, положим, ежа я давно выкопал и у тебя на заборе повесил. А вот мама не приехала — это плохо.
Он сочувственно замолчал. Смеркалось, над рекой стал подниматься туман, и ребята смотрели, как два бумажных кораблика отважно нагоняют детский носок с продранной пяткой. Из леса донесся долгий крик какой-то проснувшейся ночной птицы, и Андрейка неожиданно сказал: — А знаешь, у меня есть одна птица, точно для тебя.
Он порылся в кармане.
— В кармане, что ль птица? — не понял Велька.
- Мне она без надобности, у меня мама в роддоме, а ты возьми.
Велька недоуменно повертел в руках грубую деревянную фигурку птицы с пуговками глаз и черной прорезью клюва.
— Не… надо дуть — пояснил Андрейка в ответ на вялое «спасибо». Он поднес свистульку ко рту и вылил вдруг жалобную трель, далеко прожурчавшую над водой, где струи тумана дрожали и переплетались в темнеющем воздухе.
— Что это? — от удивления у Вельки даже икота прошла.
— Это птица Жалейка — Андрейка любовно погладил свистулю. — Возьми. Дед вырезал. Споешь, сказал, и все печали отступают. Спой, Велька.
— Я…я не умею — растерялся Велька.
— А тут уметь не надо.
Велька, баюкая Жалейку в ладонях, прикрыл глаза и представил себе маму — родную, любимую, без которой ему так плохо. Слезы навернулись на глазах и в носу снова защипало, но тут Жалейка будто шевельнулась, шершавя струганными боками ладони и из ее горла вдруг полилась песня, горькая, жалостливая, долгая и переливчатая, поплыла над водой, над туманным лугом, в котором смутными тенями бродили лошади, над самым лесом поплыла, к остро мерцающим звездам, унося всю печаль, всю боль и горе.
Велька не помнил, как перестал петь. Мальчики еще посидели на бережку молча, не желая и словом нарушить слишком полную тишину, затем разом поднялись и пошли через поле, навстречу широко рассыпанным огонькам села.
У самой ограды Велькиного дома, Андрейка решительно шагнул в заросли жгучей крапивы и, шипя от боли от стрекавших по ногам стеблей, снял палкой что-то черное с забора.
![Девять возвращений [Повести и рассказы]](/storage/book-covers/ed/ed7af831d7446cc273c19395f0b07a748a40724c.jpg)
