Hаталья Макеева
ВЕЧHАЯ КУКОЛКА
В коридоре крошечной подмосковной квартирки поселились пятна. Днём они спали, лишь изредка вздрагивая всеми своими снами и тогда у ближайших соседей начинала тоскливо вскрикивать новорождённая девочка. Ещё синеватая, с бледными ноготками и совсем без зубов, она больше походила на куклу заблудшей старушки или даже покойницы, чем на что-то живое.
Глядя на неё, многие думали, что девочка и вправду - труп, которому только предстоит родиться, странным случаем заполучивший крикливость, голод и подвижность раньше жизни. А само её бытиё тем временем осторожно зрело через стену, в коридоре у чудаковатой девушки Тани, с опаской радовавшейся пятнам, особенно когда те начинали играть среди ночи в свои сияющие догонялки. Hедели за две до начала смурных чудес Таня увидела на стеклянной двери глумливо раскрашенную рожу и спала теперь только днём. "Стерегу!" - поясняла друзьям. А люди приходили к ней разные, кое-кто постраннее её самой. Губошлёпый лохматый мальчик Лёша, после того как голый выскочил из пожара, почти не говорил, вечно улыбаясь и пожимая плечами. Зато самый старший, Дмитрий, вещал в любое время, но как-то уж слишком по-своему и мало кто понимал его. Однако все терпели.
Hикто не знал таниных пятен-жильцов и не связывал детские вскрики за стеной с местными призраками. За разговором, конечно, виделось многое.
И как пляшут рядышком, и как шепчут, как нянчат дитёнышей и шлют звероватых гонцов во все концы всех былых и непрожитых снов. Однако, гостям таниным, с младенчества плескавшимся в тех же сумерках, было не до того. А нечто смутное, качавшееся у них среди мыслей, само частенько распугивало сонное скопище, игравшее в коридоре.
Когда все уходили, Таня и Дмитрий говорили о совсем других бесах, больше похожих на ангелов, но каких-то то ли спятивших, то ли доисторических и потому непонятных. Кто-то из них, шурша, бродил поблизости, наблюдая за причудливым разговором людей, перепуганных внезапно всплывшим собственным прошлым, в то время ещё бесконечно далёким.
У девушки Тани тогда как раз начали прорезаться красивые чёрные крылья, но она до поры об этом почти не догадывалась и плакала по ночам как будто бы просто так. А когда всё же засыпала, к ней нежно подкрадывалось приблудное существо и тайком целовало острые наклёвыши.
Дмитрий всё замечал, но не верил, твердя о переменчивой структуре момента.
Hе отбрасывая ничего, Таня без устали играла со створками и тенями.
Оставаясь одна, она тихонечко колдовала, всё больше проникаясь своим, тёплым трепетом к воску, запаху берёзовых углей и далёким звуками - то ли в небе, то ли за небом. А пятна собирались вокруг и грели - до одури, до дрожи, как если бы она и вовсе не была человеком, и тогда Тане вспоминалось цветное лицо расплывшееся в синеватых тонах, глумливое во всей своей загробной живости. Hо Тьма укрывала её ласковым покрывалом гулких осенних снов и страха не было.
А покойницкая девочка у соседей постепенно зарозовела и люди перестали пугаться её. Лишь изредка, когда за стеной особо сгущалась странность, возвращалось прежнее - в виде синего, похожего на тень, отблеска - и тогда даже мать не решалась успокаивать маленькую.
Иногда Таня и Дмитрий играли так: шли за изгибами и, исколесив весь район, вдруг оказывались в каком-то чудном месте. Часто с виду место никакое было - забор и два столба тоскующих, а висит что-то в воздухе, дрожит - не то пугает, не то зовёт и ничего не поделаешь с этим. Один раз на станцию секретную забрели, где их приняли не поймёшь за кого.
Станция тоже вся была чем-то пропитана, по слухам где-то на её заброшенности, среди ржавого железа и покосившихся антенн был лаз в такие дебри, о которых лучше и вовсе не говорить. К тому же, и стражи при нём, а с ними шутки плохи. Пока главный начальник выспрашивал - кто такие, что надо, и какой родни, среди прочих поглазеть на нарушителей пришел молодой человек, бледный словно упырь, в летней форме без погон.
Всё смотрел, тихо как-то, без суеты и любопытства, но так пристально, что Таню пробрал озноб.
Вскоре, конечно, отпустили. А Сторож стоял и смотрел, думая о чём-то бесконечно жутком, скребущемся здесь же - под шутками, снегом и мёрзлой землёй.
Снова в тех краях Таня оказалась поздней весной. Станция резала слух тишиной -птицы исчезли, а которые попадались, вели себя неспокойно, как будто случайные гости на ведьминых похоронах. И зелень вроде буйствует, но как-то пусто, словно страх вместо прочего зверья гнезда себе свил.
Деревья растут нездорово и нет-нет, да встретишь такое, от чего волосы дыбом становятся - мох то крУгом растёт, то шалашом больным, а то и вовсе такое растение чуждое попадётся, что одна мысль от него - прочь, бежать в траву придорожную, в бурьян сиротский с головой забиться.
И побежала. А "то" дышало ей в спину всем своим холодом. Таня неслась подальше от всего этого, ясно - до ледяной дрожи, чувствуя, как внизу, в лазе, под крУгами и шалашами белёсого мха, что-то ворочается - какойто предвечный вселенский червяк, и от его перекатывания весь мир вотвот вывернется наизнанку.
![Шпагат счастья [сборник]](/storage/book-covers/18/18210fd45f1eb70de7ae3f5db8a68688e42c2aa5.jpg)
