Александр Горбовский
Метаморфозы
Вечерам, часу в шестом у дверей раздался звонок. "Надо же, - подумал я, - звонят". Не прошло и минуты, как зазвонили опять; Видно, нетерпеливый кто-то, настырный. Когда зазвонили снова, мне даже любопытно стало, кто бы это? Я надел левый тапочек на правую ногу и пошел открывать.
На площадке стоял А.С.Пушкин.
- Приветствую, - сказал он благородным голосом. - Я к вам. Разрешите!
- Конечно, - обрадовался я. - Милости просим!
Стихи-то его мне еще в школе читать случалось, но чтобы видеть или разговаривать лично - этого не приходилось. Да и думал ли я когда!
- Милости просим, - говорю, - заходите, пожалуйста.
Поэт шагнул через порог, снимая на ходу с курчавой головы цилиндр.
- Очень мило у вас, - заметил он, отставив трость и опускаясь в кресло, - мебель, смотрю я, изволили уже расставить?
Я, и правда, переехал всего пару дней назад, поменявшись с профессором Волобуевым. Как только узнал он об этом? Вот что значит - писатель. Проницательный взгляд. Наблюдательность.
Откуда-то из жилетного кармана достал он лорнет, привычным жестом поднес к глазам и обвел все взглядом.
- Гарнитур-то у вас, кажется, чешский?
- Польский, - поправил было я, но тут только спохватился, с кем это я спорю, кому возражаю! - Впрочем, - говорю, - конечно, чешский. Совершенно верно, заметили. Чешский.
- Очень мило у вас, - повторил он. - Даже несколько котильонно. Я бы сказал, напоминает Фурше. Вам нравится Фурше?
Нравится ли мне Фурше?
- Ну да, что ж это я! - Подосадовал он на себя и рассмеялся сердечно. Экий я, право! И то, откуда вам знать Фурше? Не сочтите мою неловкость обидной для себя. Впрочем, я к вам по делу...
Выразительное было у него лицо. Когда он говорил, на нем отражался, казалось, каждый нюанс, каждое движение его души. Не знай я даже, кто сейчас передо мной, я все равно почувствовал бы, что говорю с человеком необыкновенным.
Одно было обидно. Видели бы Новиковы, с кем сижу я, с кем разговариваю.
- Дело-то у меня к вам, право слово, пустяковое, - развел он руками. Волобуев, давнишний мой приятель, съезжая, запамятовал оставить мне адрес новой своей квартиры. А поскольку вы здесь, как бы вместо него, я и подумал...
Это надо же! Сижу вот и разговариваю. И с кем!
- Так что не соблаговолите ли сообщить мне новый его телефон? Весьма одолжите, - сказал и руки на груди скрестил, как на известной картине. Это-то, наверное, и навело меня на мысль.
Книгу я нашел в передней, на полке - старый экземпляр "Евгения Онегина", невесть как сохранившийся еще со школьных лет.
- В память о нашей, так сказать, встрече, - говорю, - не откажите, некоторым образом, подписать.
По лицу его снова прошла гамма чувств. Откуда-то из глубины сюртука извлек он белое гусиное перо, пальцем потрогал кончик, потом достал пузырек с чернилами, занес руку над страницей, задумался, зажмурился и размашисто подписал. Потом еще задумался и поставил дату.
- Вот, милостивый государь, получайте.
И стал помахивать книжицей, чтобы просохли чернила.
- Не примите меня за ретрограда, - пояснил он, как бы извиняясь, - но все эти новомодные ручки страх как меняют почерк. Право...
Я так был рад, что даже, кажется, не поблагодарил его. Ка-а-кой вид будет у Новиковых, когда узнают! Это им за цветной телевизор. Тоже мне, цветной телевизор!
Спрятал он перо, убрал пузырек, но почему-то все не уходил. Я подумал, может, чаю ждет. Мне-то не жалко.
- Так я насчет Волобуева, - напомнил он, - не обессудьте уж...
Дал я ему телефон, и он сразу стал прощаться.
- Разрешите откланяться. Не смею злоупотреблять долее вашей любезностью...
Чаю ждать так и не стал. Да я и не предложил ему - может, спешит человек куда, может, новое произведение писать торопится.
А на другой день мне позвонил Волобуев. Я знал, что он непременно позвонит мне. И будет жаловаться насчет обмена. И худеть своим старческим голосом. И говорить, что я обманул его. И скандалить.
Правда, по телефону скандалить он не стал. Проскрипел только, что должен, мол, срочно повидать меня. И голос у него был, как у капризного ребенка. Я даже обрадовался - пусть приезжает. Покричит, попрыгает. Цирк будет.
Заявился он и, правда, злой. А мне-то смешно. Потому что я свои права знаю. И обратному размену все равно не быть.
Но начал он не по делу. Начал с того, что зачем, мол, я его телефон даю. Он меня не просил и разрешения такого мне не давал.
Я удивился даже. "Ну!" - думаю.
- Ведь, это же Пушкин, - говорю, - классик!
Это ж надо. Пушкина не узнал. А еще профессор. За что таким только деньги платят!
- Очень, - говорю, - стыдно вам быть должно, товарищ Волобуев.
Тогда он посмотрел на меня. Нехорошо так посмотрел, обидно. Будто вместо лица у меня что-то совсем другое увидел. Увидел и засмеялся. Мерзко так засмеялся, захихикал: "хе-хе-хе, хе-хе-хе!"
- Значит, и правда, решили, что это Пушкин? Хе-хе-хе!
Отсмеявшись, даже слезинки мутные смахнул ладошкой. И, подкудахтывая и успокаиваясь, принялся растолковывать. Я и то не сразу понял - о чем он это.
- У нас, у психиатров...
У них, у психиатров, считается, что поведение человека есть результат характера. Если кто-нибудь, скажем, храбр, он будет вести себя соответственно. Если трус, то - совершенно иначе. Меняется характер, меняется и поведение; Это понятно. Но только к чему бы это?
