>Свет очага. Художник Григорий Иванов
Назвали Есика по деду Иосифу-Мотлу, гуляке и выпивохе, каких надо поискать. Ни одна пьянка-гулянка в Краснополье не обходилась без него, а в каждой близлежащей к поселку деревне бегала ребятня похожая на него. Говорили, что и его пьяненькая душа ушла в небо, когда тело его покоилось на очередной местной красотке. Тетя Рива-Двойра, его жена, никогда сор из избы не выносила, и ее Иосиф-Мотл был всегда самым лучшим и самым безгрешным. И, конечно, когда появился на свет первый внучек, Рива-Двойра настояла, что бы имя ему дали в честь деда. После этого невестка не разговаривала с ней целый месяц, а родной сын ходил мрачным полгода, как с перепоя. Но Ёсла назвали Ёслом.
Получив имя деда, Ёсл пошел не в него: был он тихим, незаметным, девушек обходил стороной, окончил в Могилеве педагогический институт, вернулся в Краснополье и устроился учителем в вечернюю школу. Когда ему стукнуло тридцать, его мама Злата-Нехама в сердцах сказала, что лучше бы было, если бы он пошел в деда. Рива успокаивала сына и невестку, говоря, что ее благоверный тоже таким же был до женитьбы, а кем стал, потом не мне вам рассказывать!
— Он не знает, что такое сладость! — говорила Рива, имея в виду определенную сладость. — Он должен попробовать!
И чтобы внук попробовал, Рива решила свести его с Лилькой-матроской, которую за глаза все в Краснополье называли никейвой, гулящей. Называть ее так в глаза никто не решался, ибо мог получить быстрый и меткий ответ и словом и руками. Но на Матроску она не обижалась и откликалась, ибо звали ее Матроской ввиду ее сугубо матроской профессии и жизни. Работала она поварихой на рыболовецком траулере. И в период навигации, уезжала из Краснополья на Дальний восток, живя в местечке только зиму. Поздней осенью, почти с первым снегом, возвращалась она в Краснополье, перезимовывала здесь и весной отправлялась опять в странствия, и так повторялась из года в год. Иногда с ней приезжал какой-нибудь бродяга-моряк, как и она сама, но больше месяца он не удерживался и с криком и с шумом отплывал из местечка. Местные мужики тоже стороной не обходили лилькин дом, но об этом знали только они и Лилька. Морская жизнь сделала ее грубоватой внутренне, но не внешне: была она, как и все в их роду высокая, стройная, добрая, рукастая. Будь ей Рива абсолютно чужой, то навряд ли она бы решилась зайти к ней с этим вопросом. Но Лилька приходилась Ривиному мужу седьмой водой на киселе, и так как больше родни у Лильки не было, если ей приходилась туго, она бежала к Риве. Рива работала акушеркой и иногда выручала Лильку и деньгами и в деликатных делах.
И в один из зимних вечеров, Рива испекла латкес, сварила бульон с галками и попросила Есика занести все это Лильке. Есик удивленно посмотрел на бабушку, но она сказала, что Лилька приболела, а она как-никак ей родня и он не растает на морозе, если сходит. На дорогу Рива дала еще бутылку самодельного сливового вина, которую она берегла на пасху и наказала Есику, что бы он проследил, что бы Лилька все поела, так как это для здоровья. И Есик пошел.
Как всегда все Рива сделала сама, ничего не говоря сыну и невестке. И, когда через месяц, Краснополье заговорила, что Есик зачастил к Лильке, для его родителей это было невероятным событием. Узнав об этом Злата, как подстреленная, примчалась домой, не дождавшись обеда. Буквально с порога она закричала:
— Мама, вы знаете, что Есик ходит к Лильке!?
— И что за проблема? — спросила Рива. — Вам не угодить: мальчик сидит дома — плохо, мальчик ходит к девочке — плохо!
— Мама, что ты говоришь? — перешла на идиш невестка. — Ты же знаешь, что это за девочка?!
Ни в чем, не признавшись, но поняв, что надо остановить это дело, Рива, как только Есик пришел с работы, приступила к серьезному разговору. Есик долго мялся, уходя от ответа, но, в конце концов, признался, что любит Лилю. При этом он посмотрел на бабушку до боли знакомыми глазами своего дедушки-гуляки Мотла, и Рива поняла, что Есик по-настоящему влюбился и переубедить его нельзя ничем и, махнув рукой на это бесполезное занятие, решила зайти с другой стороны: опять поговорить с Лилькой. Лилька встретила ее испуганно и молчаливо, совершенно не похожая на всем известную в Краснополье Лильку — матроску. Но что удивительно: запуганность изменила ее внешность — она похорошела, помолодела, и в голубых глазах появилось что-то светлое, как в волнах, подсвеченных утренним солнцем. Она, молча, выслушала Риву, потом несвойственным ей тихим голосом сказала, что тоже влюбилась в Есла, в первый раз в жизни, и сейчас не знает, что делать с этой любовью…
— Лиля, — сказала Рива, — мы с тобою так не договаривались! Неужели ты не понимаешь, что Ёська не для тебя!
— Знаю, — сказала Лиля, — понимаю… Но я не знала, что бывает такая любовь… Не знала… — она задумчиво посмотрела на Риву, несколько минут молчала, о чем-то думая про себя, потом неожиданно сказала: — Я завтра уеду. Навсегда. Была в Краснополье Лилька и не будет больше Лильки! И вам хорошо. И мне проще.
— Проще не проще, а куда ты поедешь: до твоей навигации далеко, — слово «навигация» благодаря Матроске в Краснополье все знали, даже Рива.