Мы с ней учились в одном небольшом городке, в одной школе — только я всегда был в классе «Б»: это называлось в параллельных классах. А затем, окончив школу, поехали поступать в институт, в Москву, и опять встретились: встреча произошла в студенческой столовой. Но мы были еще не студенты — мы были только-только с поезда. Мы ехали в разных вагонах и друг о друге не знали.
Мы столкнулись у кассы, там восседала женщина и нажимала клавиши — столько-то рублей и столько-то копеек, следующий, я вас слушаю. Нам это было в диковинку. И тогда же произошел случай со «вторым компотом». О нем позже.
Валя и сейчас живет и здравствует, но к ней очень подходит эта интонация прошедшего времени. Была такая девочка. Валя Чекина. Милая и славная. И так далее…
Отец погиб в 1944 году.
Похоронная прибыла в далекий уральский городок рано утром, и Тося Чекина не пошла на работу. Она плакала до самого вечера.
К вечеру пришла тетка, Мария Васильевна.
— Хорошее училище, дельное, — говорила тетка. — Отдавай туда Валечку, и половина детей, считай, устроена. И форма ей будет, и питание…
— Поварское, что ли?
— Ну да. Хорошее училище.
— Нет.
— Почему «нет»?
— Чекин всегда говорил: убьют меня или не убьют, а Валечка пусть учится.
— А в училище разве не учатся? И с нашим хлебозаводом они связаны. А еще знаешь что? Их после училища в самые разные города посылают.
— Ну? В большие?
— Даже в Москву. Повар везде нужен.
Но Тося Чекина стояла на своем:
— Вот Сережа подрастет — пусть идет в поварское. А Валечку не пущу. Да еще и думать-то рано об этом…
— Это верно. — И тетка вздохнула, бережно положив на стол похоронную.
У Чекина было двое детей — Вале восемь лет, а Сереже ровно год.
— Тьфу ты! Опять свет погасили…
— Экономят, — вздохнула Тося.
Помолчали.
— А Валечка не боится в темноте? — спросила тетка.
— Нет… Валя!
— Я иду, мама.
Валечка пошелестела тетрадями и пришла из той комнаты.
— Я как раз уроки кончила. Ну как раз, мама!
— Вот и умница.
Тетка шепнула:
— Не знает? Не говорила?
— Нет еще, — сказала мать и спросила у Вали: — Значит, кончила уроки?
— Как раз. Последнюю цифру написала — и погас свет!
— Молодец…
Маленькая Валечка почувствовала, что мать хочет ее обнять, и ощупью, в темноте шагнула ближе и ткнулась в живот матери.
— Молодец. — Мать погладила ее по голове. — Первоклассница моя… Скоро ли Сережа наш таким будет?!
— Скоро, — сказала тетка. — Если пошел, теперь все скоро.
— Нет… — сказала мать. — Он еще не ходит.
— Как не ходит? Сама видела…
— Будет врать-то.
И тут вмешалась Валечка:
— Мам, это правда. Пошел Сережа. Сегодня пошел.
— Да?
— Ты ж весь день болела, мама. Вот и не заметила…
Мать промолчала. Тетка тихонечко вздохнула и в темноте потрогала рукой на столе похоронную. А Валя с детской обязательностью и настойчивостью еще раз пояснила:
— Ты болела, весь день лежала, вот и не заметила.
В девятом классе Валечка Чекина читала запоем, особенно же ей нравился Бальзак. Выпущенный золотистый пятнадцатитомник докатился волной до самых глухих городков.
— И ты все это читала? — с завистью спросила подружка-одноклассница.
Обе только что пришли из школы — уже вечер; и Валя ответила ей со значительностью:
— По второму разу читаю.
— Нравится?
— Очень.
Обе бросают свои портфели. За окном — зима, долгая зима провинциального городка. Долгий зимний вечер с вьюгой. Да еще матери работают в ночную смену — дивное время! Можно бы сесть за домашние уроки, но девятиклассниц уроки не очень-то путают.
Обе сидят, нет, полулежат на пуховой материнской перине, две подружки. И Валя читает заложенные страницы.
— Иди, иди! Делай уроки! — кричат они маленькому Сережке, если он вдруг входит к ним.
Он кое-как перешел во второй класс, он вял и совершенно безлик.
— Мне скучно, — робко лепечет он, появляясь в дверях.
— Иди, иди.
Наконец они вспоминают, что его пора кормить и укладывать спать. Ест Сережа медленно и вяло: он вообще апатичный. И какой-то прибитый. Ни жизни в глазах, ни искорки.
— Ешь быстрее!
Сережа равнодушно жует. Они подгоняют его с неосознанной подростковой жестокостью:
— Ну ты — дите войны!.. Быстрее!
Для них это шутка, а смысл выражения далек. Сережа роняет ложку. Кажется, он спит над тарелкой.
— Ну ты посмотри на него! Его можно в цирке показывать! — говорит Валина подружка. Перед глазами у нее все льется сладкий мед читаемого романа. И Валя берет ложку и энергично «докармливает» — впихивает ему за ложкой ложку.
— Вот он всегда такой. Его в школе даже девчонки бьют, а он только нюнит… Плакса! И каким он только в жизни будет?! Дите войны, еще немножечко кашки?
Но каша изо рта Сережи вываливается опять в тарелку. Он как бы спит.
— Хватит! — решает Валя. Поит сладким чаем и быстро укладывает его в кровать.
Валя собирает ему на завтра портфель, затем они гасят в его комнате свет. А сами, прижавшись, опять утыкаются в золотистую книгу.
— Сейчас, — шепчет Валя, листая. — Сейчас я тебе прочитаю, что она ему ответила…
— А этот журналист ее еще встретит?
— Да. Такая любовь будет!
— Найди-ка, листай быстрее.
— Подожди. Гляну в комнату.
Валя идет к уснувшему братишке. Она подтыкает углы одеяла и возвращается, чтобы, отыскав, читать щемящую страницу. Барак полузанесен. За окнами долгая уральская зима, а мать работает в ночную смену.